Вопрос, вынесенный в заголовок, при первом прочтении представляется несуразным. Как принято говорить в подобных случаях, «каждому пятикласснику известно», что в Гражданской войне 1918–1920 годов, которая охватила территорию бывшей Российской империи, победили красные, и причины этой победы многажды и досконально исследованы.
Однако постановка необычных вопросов сродни сформулированному — дело отнюдь не бесполезное. Не так давно на одной из конференций профессор В. П. Казарин выступил с докладом «Битва за ясли Господни. Россия ли проиграла Восточную (Крымскую) войну 1853–1856 годов?» [3, с. 3–15].
Предваряя своё выступления словами А. С. Пушкина: «Европа в отношении России всегда была столь же невежественна, как и неблагодарна», докладчик с блеском доказал, что «ничего нет более далёкого от истины, чем привычное утверждение о якобы имевшем место поражении».
Иными словами, даже в том случае, когда по итогам войны сторонами подписывается мирный договор, который в традиционном историографическом представлении показывает, кто проиграл войну, а кто выиграл, допустимо обратное прочтение этого договора.
Что же тогда говорить о Гражданской войне, когда результат противостояния не фиксируется по процедуре, применимой к субъектам международного права? По каким критериям мы можем отделить победителей от побеждённых?
Классическая оценка определяет победителя по тому, за кем остались артиллерия и поле боя. Если применить эту оценку к Гражданской войне в России, то неоспоримая победа за красными: после эвакуации из Крыма в ноябре 1920 года Русской армии и гражданских лиц организованная фаза сопротивления белых завершилась и большевики приступили к операции по зачистке.
Однако существуют иные критерии и их комбинации. В этой работе автор осмелился предположить, что в число таковых входит признание своего поражения одной из сторон: сторона, проигравшая войну, этим признанием легитимирует победу противника.
К необходимости осмысления такого подхода подвигли встречи с А. А. Ширинской. Во время наших продолжительных бесед в Бизерте Анастасия Александровна рассказывала о том, что русские эмигранты в течение многих лет поднимали праздничные бокалы со словами «За будущий Новый год в России!».
Почему они продолжали упрямо произносить эти слова?
В каком качестве они допускали своё возвращение — победителями или побеждёнными?
Почему об уходящих в изгнание белогвардейцах те, кто понимал драматизм случившегося, говорили «Слава побеждённым!»?
Не позднейшая ли это интерпретация слов декабриста М. А. Бестужева об итогах героической севастопольской эпопеи:
«…Севастополь пал, но пал с такою славою, что каждый русский должен гордиться таким падением, которое стоит блестящих побед»?
Очевидцев, которым можно задать сформулированные выше вопросы, уже не осталось. В нашем распоряжении лишь голоса, которые звучат со страниц мемуаров, дневников и воспоминаний.
Попытаемся их услышать и попытаемся сопоставить сформулированный выше критерий с общепринятой оценкой итогов Гражданской войны.
Сентябрь 1920. Месяц, полный надежд
Генерал Врангель, описывая этот период и излагая своё представление о стратегической обстановке, увязывает способность Русской армии удержать Крым и Северную Таврию с событиями на Польском фронте:
«Принятие Польшей мира было бы для нас роковым. Освободившиеся на Западном фронте три с половиной большевистских армии получили бы возможность обрушиться на нас, и в этом случае исход борьбы был бы предрешён».
Главнокомандующий принимает меры, чтобы сорвать намечавшиеся мирные переговоры между Советской Россией и Польшей, а также предлагает сформировать в Польше 3-ю Русскую армию,численностью до 80 тысяч человек [2, с. 232]. Его усилия не проходят даром, и в конце сентября генерал Миллер телеграфирует из Варшавы:
«Поляки согласились прислать своего представителя в Париж для обсуждения согласования военных действий».
Казалось, план о совместном военном выступлении начинает претворяться в жизнь.
В других воспоминаниях самые яркие впечатления первых трёх недель сентября связаны с поездкой на фронт главнокомандующего, которого сопровождали представители военных союзнических миссий [5, с. 254] и корреспонденты русских и иностранных изданий. Цель поездки состояла в том, чтобы продемонстрировать иностранцам прочность положения Русской армии, но при этом убедить их в необходимости срочной помощи.
Союзники осмотрели участок фронта вблизи станции Таганаш [1, c. 338–339], а также авиационный парк и 1-ю Кубанскую казачью дивизию генерала Бабиева у станции Акимовка. 1 сентября (даты указаны по старому стилю) на площади немецкой колонии Кронсфельд состоялся военный парад, в котором принимала участие Корниловская дивизия. Вечером военная депутация посетила позиции Марковской и Дроздовской дивизий — союзникам был представлен весь цвет Русской армии.
Позже, вспоминая о параде корниловцев, Врангель напишет:
«Загорелые, обветренные лица воинов, истоптанные порыжевшие сапоги, выцветшие истёртые рубахи. У многих верхних рубах нет, их заменяют шерстяные фуфайки. Ужасная, вопиющая бедность. Но как тщательно, как любовно пригнана ветхая амуниция, вычищено оружие, выровнены ряды. Один за другим идут стройные ряды, бодрый твёрдый шаг, весёлые радостные лица, и кажется, что встали из могилы старые русские полки» [5, с. 15, 16].
В воспоминаниях В. Е. Павлова военный парад и подготовка к нему также живописуются во всех деталях. Автор рассказывает о мобилизации снаряжения, ремней, штыков, о выборе людей, о необходимости переодеть их, снимая гимнастёрки, шаровары и обувь с одних и передавая их другим. Два штриха наилучшим образом характеризуют атмосферу парада: обращение Врангеля к марковцам и восприятие главкома участниками. Соответствующие фрагменты звучат так:
«Генерал Врангель обходит фронт полка, громким голосом здороваясь с ротами, командами, батареей: “Здравствуйте, дорогие орлы марковцы!” Громкие чёткие ответы и могучее “Ура!”. Он благодарит за боевую службу.
Став перед фронтом полка, генерал Врангель провозгласил “Ура!” за Честь и Славу Родины. Оркестр играл Преображенский марш и могучее “Ура!” пятисот марковцев разнеслось по селу.
Потом церемониальный марш. Лёгким чётким шагом с винтовками “на плечо” идёт 1-я рота. Командир салютует шашкой, взяв её “под высь”. Генерал Врангель смотрит своим орлиным взором на роту. Он явно доволен, улыбается. Иностранцы, держа руку под козырёк, иные восторженно, иные чрезвычайно серьёзно смотрят на проходящую роту. Эффект огромный» [5, с. 87, 88].
Рассказ штабс-капитана Дроздовской артиллерийской бригады В. М. Кравченко о посещении Врангелем дивизии дроздовцев лишён яркой эмоциональности, но общая оценка такая же: «После смотра, церемониальным маршем, стройно, рота за ротой, проходили мимо главнокомандующего и всей его свиты дроздовские стрелки, а после них рысью прошли батареи и конный эскадрон. Генерал Врангель был в отличном настроении» [5, с. 255].
Такова была Русская армия в начале сентября 1920 года. Несмотря на сомнения, вызванные видимой неспособностью иностранных гостей оказать реальную помощь, в войсках жила надежда на успешный исход борьбы и вера в главнокомандующего.
Второе важное мероприятие этого месяца — подготовка Заднепровской операции. Её цель состояла в том, чтобы соединиться с поляками, которые преследовали красных по Украине. Предполагалось форсировать Днепр, ликвидировать Каховский тет-де-пон (фр. tête de pont — плацдарм, предмостное укрепление. — Прим. ред.), прорваться на Правобережную Украину и выйти на соединение с польскими войсками и вновь сформированной 3-й Русской армией.
Вектор Заднепровской операции был нацелен на запад, однако, чтобы обезопасить тыл, необходимо было разбить красных на северном и восточном участках фронта. Боевые рейды начались 1 сентября. К середине месяца красные были разгромлены у Мариуполя, Волновахи и Синельникова.
Наиболее подробно военная сторона разорительных для Красной армии белогвардейских налётов отражена в воспоминаниях генерала П. Н. Врангеля и штабс-капитана В. М. Кравченко. Последний особо отмечает: «Настроение во всех дроздовских частях было отличное». 23 сентября в расположение полков и батарей Дроздовской дивизии прибыл командующий 1-й Русской армией генерал Кутепов. Обойдя части, генерал поблагодарил их за лихую работу и провозгласил «Ура!» в честь начальника дивизии генерала Туркула. После этого дивизия прошла церемониальным маршем мимо командующего армией. Конный полк и артиллерия прошли рысью.
Двадцатого сентября, в преддверии будущего наступления, Врангель подписал приказ № 3667, который гласил: «Приказываю всем русским офицерам, солдатам и казакам как бывшим на территории Польши раньше, так и перешедшим в последнее время к полякам из Красной армии, вступить в ряды 3-й Русской армии и честно, бок о бок с польскими и украинскими войсками, бороться против общего нашего врага, идя на соединение с войсками Крыма».
На рассвете 25 сентября части Русской армии переправились на правый берег Днепра.
Между Днепром и Варшавой
Летом 1920 года Советская власть столкнулась с мощным вооружённым протестом: произошли восстания в Алтайской и Томской губерниях, в Башкирии, на Урале, в Дагестане, на Украине и на Кубани, а в конце августа — в Воронежской и Тамбовской губерниях.
На этом фоне кардинально поменялась ситуация на Западном фронте. Измученная наступлением, Красная армия у самой Варшавы наткнулась на полные патриотического подъёма польские части Пилсудского и покатилась на восток. В таких условиях Врангель мог стать центром кристаллизации антибольшевистского движения. Предвидя это, 2 августа Ленин написал Сталину: «В связи с восстаниями, особенно на Кубани, а затем и в Сибири, опасность Врангеля становится громадной, и внутри Цека растёт стремление тотчас заключить мир с буржуазной Польшей» [6, т. 51, с. 247].
Девятнадцатого сентября Ленин выступил на съезде рабочих и служащих кожевенного производства и свою речь целиком посвятил войне с Польшей. Положение Советской России Ленин оценил как «чрезвычайно плохое» и указал: «Теперь победа над Врангелем — наша главная и основная задача. Надо, чтобы до предстоящей зимы на юге Крым был бы возвращён» [6, т. 41, с. 329, 330, 332].
Через полторы недели, 29 сентября, в Риге был подписан договор о перемирии и прелиминарных условиях мира между РСФСР и УССР, с одной стороны, и Польшей — с другой. Ещё через три дня Ленин вновь вернулся к теме Южного фронта, но на этот раз задачу уничтожения белых войск поставил более радикально: «Для того чтобы предварительный мир с Польшей превратить в мир окончательный, нам нужно раздавить в кратчайший срок Врангеля» [6, т. 41, с. 359].
То, что «польский вопрос» является ключевым, понимали и по другую сторону баррикад. Наиболее эмоционально высказались командир 6-й батареи Корниловской артиллерийской бригады капитан В. И. Гетц и командир 2-го Корниловского полка полковник М. Н. Левитов. Последний написал так:
«Ненависть Пилсудского к национальной России была столь велика, что он решил развязать руки Ленину, чтобы он имел возможность разбить Русскую армию генерала Врангеля, рискуя впоследствии отдать ему и Польшу» [5, с. 209, 210].
В. И. Гетц был не менее категоричен:
«Ею (Польшей. — В. Г.) руководило отнюдь не благородное чувство братской помощи, а чистокровная спекуляция — отдалить, а то и устранить будущее возрождение национальной России, за которое мы боролись, то есть предать нас большевикам, обеспечив себе мирное житьё» [5, с. 244, 245].
Парадокс состоял в том, что активные действия белых армий летом и в сентябре 1920 года отвлекли на себя с Западного фронта 14 стрелковых и 7 кавалерийских дивизий, облегчая полякам победу над Красной армией и подписание мирного договора с Советской Россией. Того самого договора, который стал смертным приговором Белому движению. Потому, резюмируя эту часть, можно лишь повторить слова Врангеля: «Поляки в своём двуличии остались себе верны».
Подписание перемирия между Польшей и Советской Россией совпало с боевыми действиями Русской армии на Правобережье. Как уже говорилось, одной из задач операции являлось уничтожение Каховского плацдарма, который сыграл в истории Белого Крыма роковую роль.
Двадцать пятого сентября войска белых перешли Днепр севернее Александровска (ныне Запорожье) и начали вести успешные боевые действия. 30 сентября разведка сообщила о начале очищения красными Каховского района. На основании этого сообщения был отдан приказ об атаке каховских укреплений, но утром 1 октября выяснилось, что отступление было ложным. Атакующие понесли тяжелейшие потери. Генерал Драценко принял решение об отступлении, и 2 октября последние уцелевшие части на лодках переправились обратно на левый берег Днепра.
Население почти не обратило внимания на неуспех Заднепровской операции. Ставка сообщила о захваченных трофеях, правительство же сделало всё возможное, чтобы неудача не получила широкой огласки: нужно было поддержать за границей уверенность в прочности положения белых в Крыму. Не произвело особого впечатления и известие о заключении Польшей мира: большинство в тот момент не отдавало себе отчёта о значении этого обстоятельства. Однако настроения в армии были иными.
Вот что сообщает полковник М. Н. Левитов:
«Заднепровская операция оставила в душе корниловцев горький осадок: опять все усилия, жертвы и победы оказались бесплодны. Энергия иссякала. Воля к победе надламывалась, душа и тело требовали хоть кратковременного отдыха. Настроение у корниловцев было тревожное, все чувствовали нарастание событий».
Похожие мысли высказывает В. И. Гетц:
«Сложилась грозная для нас обстановка. Назревал финал борьбы за Крым и нашу участь»[5, с. 212, 213, 245].
Одолевали сомнения и марковцев. Вопрос ставился так: «Нужна ли была операция за Днепром?» Хотя цель была понятной — уничтожение злополучного Каховского плацдарма — не было ли риском перейти в наступление из Крыма без поддержки и воли Англии? Впрочем, некоторыми отступление на левый берег воспринималось лишь как временная неудача и предполагалось, что армия, которая вернулась на исходные позиции, сосредоточится и снова начнёт активные действия. Но слух о перемирии между Польшей и Советами заставил армию забеспокоиться. Было понятно: теперь красные все свои резервы смогут бросить на Южный фронт.
Другие авторы неудачу Заднепровской операции признают скупо и косвенно:
«Некоторый успех имели красные у Каховки, Алёшек и на правом берегу Днепра».
Сдержанно относится к результатам боевых действий в конце сентября — начале октября и старший унтер-офицер Алексеевского полка А. Судоплатов. Запись за 3 октября гласит:
«Обстановка неважная. Не видно конца. Мы мечемся в разные стороны, и нас везде сжимает красная лавина» [5, с. 351].
Без пополнения людскими и материальными ресурсами армия выдыхалась.
Сражение в Северной Таврии
Последние дни Заднепровской операции совпали с работой финансово-экономического совещания в Севастополе: армия остро нуждалась в деньгах, которые «суть артерии войны». Хотя сообщение Ставки о захваченных за Днепром военных трофеях призвано было исключить общее впечатление о поражении, настроение среди собравшихся в Севастополе торгово-промышленных и финансовых деятелей из Крыма, Лондона, Парижа и Константинополя было тревожное. Как отмечает князь В. А. Оболенский, «никому не было охоты разговаривать о ненужных уже финансовых экономических реформах, и каждый про себя думал лишь о том, как бы поспеть уехать до прихода большевиков».
Но Врангель выступил на предпоследнем заседании с успокоительной речью. Он поблагодарил участников совещания за помощь правительству Юга России, выразил уверенность, что члены совещания и далее будут помогать русскому национальному делу, и, предвидя возможность неблагоприятного исхода предстоящего решительного сражения в Северной Таврии, сообщил, что даже в случае отступления в Крым Русская армия сможет, оправившись и отдохнув, возобновить борьбу.
Пятого октября совещание закончило свою работу, приняв резолюцию, в которой не содержалось ни одного практически важного вывода. Один из историков справедливо назвал эту резолюцию «рекламной картинкой». Зато на ужине «блестящую, исключительную по силе речь произнёс В. П. Рябушинский».
Однако велеречивыми выступлениями на званых банкетах войны не выигрываются. Ситуация на фронте неуклонно ухудшалась. После тяжёлого поражения за Днепром на совещании командного состава в Ставке Врангеля обсуждался вопрос — принимать ли войскам бой впереди крымских дефиле или, очистив Северную Таврию, отойти за перешейки. Удержание Северной Таврии позволяло надеяться на свежее пополнение и военное снабжение, что вкупе с получением займа позволило бы продолжать борьбу. Кроме того, отход в Крым мог расцениваться союзниками как признание невозможности продолжать активную борьбу, что означало потерю интереса со стороны западных держав. Два аспекта, военный и политический, совпали, и было принято решение принять бой в Северной Таврии.
Между тем Красная армия непрерывно пополнялась. В наступление готовились пять армий. Ссылаясь на советские данные, В. Е. Павлов приходит к соотношению сил 3,8:1, Врангель оценивает его как 3-3,5:1 в пользу красных. Красная армия имела более чем двойное превосходство в артиллерии, полуторное — в пулемётах, значительное — в бронемашинах, бронепоездах и самолётах.
Тринадцатого октября красные начали дебушировать переправу в районе Никополя, а 15-го перешли в решительное наступление. Белые защищались отчаянно, но в ночь на 17 октября сложилось тяжелейшее положение: путь красным на Крым в районе Сальково был открыт, часть войск попала в окружение.
Чтобы залатать брешь и обеспечить армии выход на полуостров, Врангель бросил в бой все наличные ресурсы. Самое худшее удалось предотвратить, но белые войска продолжали отступать, ведя тяжёлые бои. В ночь на 21 октября красные прорвались на Чонгарский полуостров, однако были отбиты контратакой, и замерзающие, полураздетые остатки Русской армии заняли первую линию Сиваш-Перекопских позиций. Битва в Северной Таврии закончилась.
В итоге белые потеряли все территории, захваченные за лето. Из начинавших сражение 35 тысяч в Крым отошло около 15 тысяч. Военная добыча красных была весьма внушительна, и, главное, ими было захвачено более 2 миллионов пудов хлеба в Мелитополе и Геническе. Этого хлеба Крыму должно было хватить, чтобы продержаться до конца зимы 1920/21 года. Теперь продовольственные запасы были в руках большевиков.
Вот какие записи в воспоминаниях белых офицеров соотносятся с датами 21–23 октября, когда началось осмысление результатов: настроение марковцев — «отчаянное»; корниловцев давила «горечь неудачи и приближавшийся конец Белого движения Юга России».
Но наиболее подробно о потере Северной Таврии высказался в своём дневнике капитан Г. А. Орлов, офицер 3-й Дроздовской батареи:
«Трудно в настоящее время подытожить и определить настроения в смысле взглядов и надежд на ближайшее будущее и на успех борьбы у рядовой массы бойцов. Настроение в общем невесёлое. Большинство — молчаливо, раздражено, ругается на сегодняшние условия жизни. Одни качают головой, утверждая, что один-два серьёзных боя — и наши надломленные силы должны будут уступить напору противника и с началом этих ожидающихся боёв отождествляют наступление катастрофы на нашем театре Белой борьбы. Другие же считают, что мы сможем оправиться, отдохнём, и тогда снова имеет шансы борьба принять затяжной характер. Во всяком случае подходили решающие, тревожные дни» [5, с. 289; 8, с. 516].
Об этих решающих днях — заключительный раздел.
Последние дни
накануне Исхода
«Кто знает Перекоп?» — таково название одной из глав семейной хроники Анастасии Александровны Ширинской. «Всему миру известны Ватерлоо и Бородино. Все французские школьники читали Виктора Гюго, все русские солдаты пели стихи Лермонтова. Но кто знает Перекоп? Для большинства неизвестное слово, хотя после наполеоновских войн Франция осталась Францией, и Россия осталась Россией, тогда как падение Перекопа означало конец Российского государства» [8, с. 159].
Если это и художественное преувеличение, то незначительное. Действительно, в период с 21 октября по 3 ноября состоялось два важнейших события — взятие Красной армией Перекопских позиций и последующая за этим эвакуация Белой армии из пяти портов Крыма: Евпатории, Севастополя, Ялты, Феодосии и Керчи. Эвакуация, которая подвела черту под историей Российской империи и с которой начался отсчёт новой империи, не менее великой.
После того как белые с большими потерями отступили из Северной Таврии, со стратегической точки зрения исход борьбы был предрешён. Речь шла лишь о том, насколько долго удастся сдерживать натиск Красной армии, которая стремилась развить свой успех и с налёта ворваться в Крым. На боеспособность белых войск влияли три фактора: состояние укреплений, настроение в армии и соотношение сил.
Вопрос о надёжности Перекопских укреплений наиболее остро и, как он считает, правдиво формулирует А. А. Валентинов, связист полевого штаба. Автор повествует о нехватке брёвен, кольев, жердей и досок для строительства Чонгарского моста, блиндажей, блокгаузов, землянок; об окопах, которые фактически представляли собой канавы; о незавершённости железной дороги от Юшуни, которая необходима была для подвоза к Перекопу снарядов и снабжения; об отсутствии долговременных артиллерийских укреплений; о том, что главным средством обороны Перекопского перешейка была колючая проволока.
В то же время Врангель на финансово-экономическом совещании сообщал, что подступы к Крыму настолько укреплены, что взятие их «было бы не под силу даже лучшим европейским войскам, а для большевиков они совершенно неприступны».
Ему вторил генерал Я. А. Слащёв, который за четыре дня до приказа об эвакуации Крыма заявил: «Укрепления Сиваша и Перекопа настолько прочны, что у красного командования ни живой силы, ни технических средств для преодоления не хватит».
Чего здесь было более — незнания правды или нежелания сказать правду, чтобы предотвратить панику, — сказать сложно, но князь В. А. Оболенский полагает: и Врангель, и его генералы «до самого последнего момента были искренно уверены в том, что Крым действительно неприступен» [1, с. 125].
Авторы дневников и воспоминаний дают разные оценки надёжности Сиваш-Перекопских укреплений. Например, поручик 2-й конной батареи Дроздовской артиллерийской бригады С. И. Мамонтов утверждает, что окопы были прекрасные, но «командование забыло, что защитники — люди, и не приготовило ни землянок, ни колодцев, ни дров, ни складов провианта, ни складов патронов и снарядов» [5, с. 367, 376]. В лютый мороз, снег и ветер жизнь на позициях была невыносима, пишет поручик. Невыносима она была и для красных, но у них было громадное преимущество в количестве войск, они могли сменяться и отходили на отдых.
Генерал-майор А. Голубинцев повествует о Перекопских укреплениях со слов сотника, которого он отправил проверить так называемый «настоящий Верден» — так охарактеризовал позиции на Перекопе один из генералов Ставки. Вернувшись, сотник доложил: «По обе стороны шоссе построены проволочные заграждения в несколько рядов, приблизительно на полверсты в каждую сторону, а дальше протянут лишь один ряд проволоки, причём колья частью вывернуты и валяются на земле. Окопы запущены, обвалившиеся, мелкие и по своей конструкции самые примитивные» [5, с. 415, 416].
Генерал Фостиков укрепления на перекопе оценивает сквозь призму боёв, которые развернулись 25 октября: «Главный удар противник направил на Перекопскую позицию, которая, к стыду и преступности начальника укреплённого района, оказалась защищённой игрушечным проволочным заграждением и удерживалась лишь неимоверным мужеством и самоотверженностью наших измотанных и почти голых людей, при ужасном холоде и ветре» [4, с. 172].
Полезно также привести выдержку из воспоминаний штабс-капитана В. М. Кравченко. Подводя итог боям в Северной Таврии, он пишет: «Стало ясно, что дело клонится к тому, что придётся отойти в Крым, где, наверно, будет зимовка, так как все считали укреплённые позиции на перешейках неприступными» [5, с. 285].
Таким образом, иллюзия о надёжности Сиваш-Перекопской оборонительной линии была свойственна не только главкому и его окружению. В это верили или хотели верить многие в действующей армии.
Второй фактор — настроения войск. Измотанные непрерывными боями, плохо вооружённые и полуодетые люди находились на грани человеческих возможностей. Две неудачи подряд основательно подорвали боевой дух Русской армии. Если вспомнить слова Врангеля «как бы сильна ни была позиция, но она неминуемо падёт, если дух обороняющих её войск подорван», то, строго говоря, реальное состояние Перекопских укреплений мало что значило.
Наконец, третьим фактором, который влиял на способность удерживать долговременную оборону в Крыму, являлось соотношение живой силы и техники у противоборствующих сторон. Сухие цифры уже были упомянуты. Нас же интересует эмоциональная сторона восприятия. Она такова:
«Противник просто давил нас своим превосходством в числе, а мы были измотаны до предела и вели последние арьергардные бои. По всему фронту нашего участка, от края до края, мы увидели несметные силы красной кавалерии, которая подходила к нам всё ближе и ближе» [5, с. 214, 223].
«Большевики двигались как мгла. Открылось громадное и зловещее зрелище: насколько хватало глаз, до края неба, в косых столбах морозного дыма, тусклое поле шевелилось живьём от конницы, было залито колыхающимися волнами коней и серых всадников. Серые лавы сначала шли шагом, точно осматриваясь, нащупывая, потом перешли в рысь. Такого громадного конского движения мы ещё не видели никогда. Огонь и волны красных атак пробивали в нас страшные бреши. Это был не бой, а жертва крови против неизмеримо превышавших нас сил противника» [5, с. 322, 325, 328].
Двадцать пятого октября начались ожесточённые бои с красными на Перекопском перешейке южнее Армянска и у Чонгарского моста. 26 октября генерал Кутепов телеграммой сообщил Врангелю, что издал приказ об отступлении на последнюю укреплённую позицию — Юшуньскую. И содержание, и тон телеграммы показали главкому, что Белая армия накануне несчастья. Было ясно, что рассчитывать на дальнейшее сопротивление войск нельзя и никакие укрепления красных уже не остановят.
Такую же оценку последним дням противостояния дают и другие очевидцы: штабс-капитан В. Орлов («Предел сопротивляемости белых частей и человеческих сил был уже превзойдён»), генерал-майор А. Туркул («противник, уже чуявший наш разгром, знавший о своей победе — такой противник непобедим»), поручик С. Мамонтов («Они (красные. — В. Г.) не отступали, кричали и махали шашками, а их косила наша картечь и пулемёты. С войсками, которые гибнут, но не отступают, они нас прорвут рано или поздно»).
После овладения красными Юшуньской и Чонгарской позициями в штабе Врангеля было принято решение прекратить дальнейшее сопротивление и приступить к эвакуации армии. Вечером 29 октября всеми частями Русской армии был получен приказ оторваться от противника и без остановок двинуться в назначенные для каждой дивизии порты. К этому моменту люди на фронте были в таком состоянии усталости и отупения, что почти с облегчением приняли известие о погрузке на корабли, чтобы покинуть Россию.
Вчитаемся в страницы, посвящённые последним боевым действиям, отступлению к портам и эвакуации.
Вот как описывает это В. Е. Павлов: «В 18 часов 30 октября окончился бой, последний бой частей Русской армии. Ровно три года без месяца назад первые Добровольческие части, ставшие впоследствии Марковскими, начали бои у Ростова, и теперь они их закончили. Начали успешно, закончили… по всем внешним признакам — поражением (здесь и ниже выделено нами. — В. Г.)» [5, с. 158].
Капитан Марковской артиллерийской бригады В. А. Ларионов последнее отступление марковцев сопровождает словами: «Исчезла вера в победу». Полковник М. Н. Левитов передаёт слова Врангеля, сказанные им 2 ноября представителям полков при передаче полковых знамён: «…Вина в нашей катастрофе не в нас самих». Пронизан горечью очерк капитана-артиллериста В. И. Гетца: «Потерять всё и не знать, что впереди, стучало в сознание мёртвым заступом, но больнее всего колола мысль о гибели нашего дела, в святость которого мы так верили».
Подобные мысли и слова («несчастье», «наша карта бита», «борьба окончилась нашим распятием») встречаем практически во всех воспоминаниях, где речь идёт о последнем отступлении и эвакуации. Но самые простые и пронзительные слова нашёл поручик С. И. Мамонтов: «Молчаливая цепочка солдат с винтовками за плечами пошла к пристани. Последние белые, оставляющие Россию. Побеждённые» [5, с. 192, 241, 249, 392].
Таким образом, ответ на вопрос «Кто победил в Гражданской войне?», если его рассматривать в рамках выдвинутой здесь гипотезы, можно считать найденным, ибо, как уже говорилось, признание себя побеждённым легитимирует победу противника.
Ура-патриотические пассажи генерал-лейтенанта А. С. Лукомского («душа армии осталась непобеждённой», «крымский период закончился не поражением, а совершенно неожиданным для большинства — “исходом” из Крыма ещё вполне боеспособной армии» [7, с. 597] и т. п.) следует рассматривать как артефакт, случайный выброс.
Не станем забывать, что с марта 1920 года Лукомский выполнял представительские функции и находился не в Крыму, а в Константинополе. Правильнее доверять тем, которые вместе с Русской армией пережили самые тяжёлые её дни, часы и минуты.
В заключение приведём ещё несколько отрывков, характеризующих обстановку в Крыму в начале ноября 1920 года. В портах погрузки отношение вооружённой охраны и военно-революционных комитетов к эвакуирующейся армии было если не сочувственным, то вполне лояльным.
Соответствующие примеры приводит В. Е. Павлов, рассказывая об эвакуации из Евпатории и Севастополя. В. М. Кравченко эвакуацию из Керчи описывает так:
«Когда из Керчи отчаливал последний транспорт, красные уже входили в город и их броневик появился на набережной, но огня по транспорту красные не открыли. Получилось так, что враги расстались без единого выстрела, без последнего салюта, тихо, мирно, торжественно» [5, с. 164, 165, 302, 392].
Начальник Дроздовской дивизии генерал-майор А. В. Туркул вспоминает, что находился на транспорте «Херсон», которой уже стоял на внешнем рейде Севастополя, когда к нему ввели его бывшего шофёра. Он на шлюпке пристал к «Херсону», чтобы попросить у своего командира позволения остаться и попрощаться. В ответ на предложение Туркула уйти вместе со всеми в Константинополь бывший шофёр ответил, что оставаться в Крыму не боится, ибо он бывший матрос-механик, большевик и ранее возил в Советской армии военных комиссаров. Сцену расставания Туркул описывает так:
«Это признание как-то не удивило меня: чему дивиться, когда всё сдвинулось, смешалось в России. Не удивило, что мой верный шофёр, смелый, суровый, выносивший меня не раз из отчаянного огня, оказался матросом и большевиком и что большевик просит теперь у меня, белогвардейца, разрешения остаться у красных. Я заметил на его суровом лице трудные слёзы.
— Что же ты, полно, — сказал я, — оставайся, когда не расстреляют. А за верную службу, кто бы ты ни был, спасибо. За солдатскую верность спасибо. И не вспоминай нас, белогвардейцев, лихом…
Моего большевика беспрепятственно спустили с “Херсона” по канату в шлюпку» [5, с. 331].
Эти и другие эпизоды вряд ли следует воспринимать как систематический признак того, что в момент исхода Русской армии из Крыма накал взаимной ненависти стал угасать. Скорее всего, с обеих сторон присутствовал весьма широкий спектр и действий, и настроений, что подтверждает рассказ белого офицера, который 30 октября попал в красный плен в бою у станции Курман-Кемельчи:
«Отношение к нам красноармейцев было двоякое. “Кончили войну! Ну, теперь и мы, и вы — все по домам”, — говорили доброжелательно одни. Другие со злобой и руганью набрасывались на нас и заявляли, что всех нас следовало бы порубить, как порубили всех в Крыму».
Слова «как порубили всех в Крыму» имеют особый смысл, но рассмотрение событий, случившихся на полуострове после Исхода, выходит за рамки настоящей статьи.
Итак, в ноябре 1920 года 145 693 человека, не считая судовых и корабельных команд, покинули Крым и ушли в неизвестность. Лишь теперь, по истечении многих лет, мы пытаемся рассмотреть в нашем прошлом не только «комиссаров в пыльных шлемах», но и лица русских парней, сжимающих стылые трёхлинейки в последней обороне на Перекопе. Мы мало знали о них: «Историю пишут победители, поэтому в ней не находится места для побеждённых». Но остаётся вопрос — побеждённых ли?
В этой работе право ответить предоставлено защитникам Белой Идеи. Мы смогли увидеть, как всего за два месяца эти люди прошли путь от побед и парадных маршей к осознанию краха, конца, катастрофы. К осознанию своего поражения. Однако некоторое время спустя один из руководителей Белой армии, генерал А. И. Деникин, напишет о русской трагедии начала XX столетия:
«Если бы в этот момент величайшего развала не нашлось людей, готовых пойти на смерть ради поруганной родины, — это был бы не народ, а навоз, годный лишь для удобрения полей западного континента. К счастью, мы принадлежим хоть и умученному, но великому русскому народу».
И представитель другой стороны, выдающийся советский полководец М. В. Фрунзе, отдаст должное своему противнику: «В области военной они, разумеется, были большими мастерами. И провели против нас не одну талантливую операцию. И совершили, по-своему, немало подвигов, выявили немало самого доподлинного личного геройства, отваги и прочего».
Для автора этой работы последняя личная встреча с минувшей Россией состоялась в Бизерте осенью 2006 года. Прощаясь с Ширинской, я задал ей вопрос: «Анастасия Александровна, а Россия — поднимется?» Ответ привожу дословно:
«Слава, если бы Вы знали, как много поздравлений прислали мне на мой день рождения! Из Владивостока, из Петербурга, из Севастополя! Это были письма со всей страны. Россия — это такая могучая сила! Запомните, Россия поднимется. И Севастополь — заберёт!»
Анастасия Ширинская называла себя «упрямой старухой». Это означает, что её словам следовало верить — верить независимо от того, кто и почему победил в прошлой Гражданской войне.
Двадцать первого марта 2014 года Совет Федерации ратифицировал документы, необходимые для воссоединения Крыма и Севастополя с Россией.
