Родился в 1960 г. в г. Кирове. Окончил Литературный институт им. Горького (мастерская М.П. Лобанова). Автор нескольких книг прозы, лауреат многих литературных премий, обладатель «Бронзового Витязя» Международного славянского литературного форума «Золотой Витязь», лауреат конкурса «Просвещение через книгу» Издательского Совета РПЦ. Публиковался во многих популярных периодических изданиях. Член Союза писателей России. Живет в г. Электоросталь Московской области.
Судя по обилию боли и всяческих перипетий в жизни человека, — одна из главнейших целей жизни — в воспитании именно воли. Терпение и смирение — качества, о которых так много говорит церковь. Не податливость и слепая покорность, вовсе нет, даже напротив: следствие воспитанной, готовой уже воли к Божьим приказам, к приятию Промысла, к отсечению своей воли — вот величайший героизм и цель жизни. Не «прыжок веры» как абсурд, а именно высота духа...
Главная ошибка «волюнтаристов» (Ницше, Шопенгауэр, Макиавелли...) в том, что они полагают меру великой силы воли в проявленных победах над другими. Главный же показатель созревшей воли — способность побеждать именно себя: «Победа из побед — победа над собой».
Но для чего Богу волевой человек? Или это значит, что Богу нужен воин? Не генерал, не майор, а именно солдат. Но в таком случае, каковы же условия существования «там»? Если не мягкотелость, а именно жесткость по отношению к себе и воля — первейшие качества, необходимые для жизни с Богом, в «иномире»? Значит, благолепие и беспечность рая — пустые выдумки?
В «иномир» необходим только сложившийся, крепкий человек. Не расслабленный и благостный нюня, но кремень, истый воин, твёрдо верящий своему военачальнику в духе. Это обстоятельство хорошо понимали первые святые, именно отсюда — тяжкий ежедневный их труд, вериги («гнету гнетущего мя»), юродство, стояние на камне, бдения. И смерть, наконец, — как последний экзамен, самый жёсткий и бесповоротный. «Без права на пересдачу».
Тогда становится понятно, почему самоубийство — то есть несдача экзамена, отказ, бегство с поля боя — не прощается Главнокомандующим. Часовой, покинувший пост, потому что было холодно или дождливо, нестерпимо морозно или страшно от приближения врага, — такой солдат не годен и на следующую ступень. Ступень, следующую для жизни души, может перешагнуть лишь мужественный.
А эта жизнь по ту сторону, несомненно, есть, и несомненно, что бытие здесь — лишь подготовка в мир иной. Все рассуждения о том, что «мир абсурден» и ему нет до нас никакого дела, как ветру до цветочной пыльцы, — наивность. А значит, настоящая борьба — не здесь, а именно «там». Именно «там» бой, а здесь лишь подготовка. И борьба «там» сложнее, чем испытания здесь, раз «туда» отбирают лишь избранных, достойно выдержавших первые трудности здесь. Отсюда и вывод, что духи злобы поднебесные — вовсе не выдумка досужих бездельников.
Не случайно святые в Православии не только выдерживали бои уже в реальном мире, но даже и усложняли его: носили вериги до крови, и пост, и бдение, и постоянная молитва (то есть внимание к голосу Главнокомандующего, угадывание Его святой воли).
* * *
Говоря об «архетипах» наций... «Странность», «непонятность» русского человека для иностранцев — хлебосольство, широта души, искренность и поиски искренности — всё это объясняется просто: русский живёт не этим миром, не только видимым миром живёт. Отсюда и непонятный для них героизм русских в войнах. И это генетически и кровно давно усвоено русскими и свойственно им. Так же как оптимизм, хитрость, находчивость евреев в торговле, в делах денежных, ростовщических, как стремление к порядку, построению и легендарная храбрость немцев, замешанная на древней тяге к коллективному самоубийству, как некая петушиная спесь, иронизм французов и т. п.
И вот если уж он, русский, срывается в другую сторону — к воровству, к тратам — тут тоже нет никакого удержу. Нет меры ни в чём. Потому что для него глубинно нет идеи самосохранения, им не ценится бытие этого мира, потому что он предполагает (и не без основания), что здесь это бытие его души не окончится, не погаснет.
Ни один представитель никакого другого народа не кутит так безрассудно, часто — необъяснимо пышно и даже глупо, не «пыжит» так, как русский. Тут уж и цыгане, и «режь последний огурец», и много-много ещё чего. И эту оторванность, внушаемость русского хорошо понимают западные народы, вернее, их предводители. Оттого и яростное навязывание нам, внедрение, особенно в сознание не окрепшей нравственно молодёжи, «бородатых» Кончит, и свобода ЛГБТ-сообществ, и непристойные пляски юных «пчёлок» на европейский манер, истоки которых в американских публичных домах.
Насаждение страсти к имуществу, к деньгам, к потреблению, к индивидуализму (в пику соборности) обрело невиданные масштабы. Всё, что разобщает, индивидуализирует, ослабляет Россию, всё, что тащит в иную сторону от соборности, сплочения и взаимной приязни, прививают правдами и неправдами.
Уничтожение крестьянства, войны и революции, внедрение доллара в Россию — всё это несказанно ослабило страну. Принуждённая страсть к доллару девальвировала победу СССР во Второй мировой, сегодня долларовое пространство сжирает и Россию, и русский характер, «глобализует» их...
* * *
...С какой яростью, живостью и с каким отвращением Иван Алексеевич Бунин писал книги о революционной и послереволюционной России, книги по беспощадному исповедальному тону, пронзительности и остроте, равные которым едва ли можно отыскать. И по язвительной наблюдательности ничего похожего не знаю. Его повесть «Деревня» — и та меркнет в сравнении с дневниками.
Вот слова, названия по отношению к ставшей социалистической России — «Под серпом и молотом», «Окаянные дни»... Это шедевры, образчики великой и праведной ненависти (если только можно назвать шедеврами яростные заметки от весьма наблюдательного и памятливого писателя, с отлично «набитой» рукой, с точным и органическим чувством слова).
Но вот что приходит на память: отчего же родного брата и своего учителя Юлия с проклятиями И. А. Бунин не упрекает нигде. Он любил и уважал его безмерно. Безмерно переживал его безвременную кончину...
А ведь именно Юлий, этот не последний в своем значении «чернопеределец», народник и революционер, арестовывался не раз и даже ссылался. Между ссылками учил Бунина французскому, учил журналистике. Сам был отменным журналистом. Разрабатывал и печатал программу революционных действий на будущее под выдуманным псевдонимом Алексеев. Был допрошен дознавателями и арестован, отбывал три года в Озерках. Основатель журнала «Среда», он печатал работы и Ленина, и Плеханова.
Уж коли быть объективным, то начинать бы Ивану Алексеевичу если не с себя, то со своей родни. Когда узнаёшь это, по-другому видишь попытки советской власти «уплотнить» И. А. Бунина, обыски его матросами, бесцеремонные вторжения, которые так ранили писателя, выводили его из себя, мучили нестерпимой обидой и бессильной яростью до «трясущихся рук» и перебоев в сердце. Как огненно он записывал ощущения, обиду и ярость свои, «бьющееся сердце» своё, унижение до обидных слёз.
А вот запись его в 1918 году: «Андрей (слуга Юлия) всё больше шалеет, даже страшно. Служит чуть ли не 20 лет и всегда был неизменно прост, мил, разумен, вежлив, сердечен и мил. Теперь точно с ума спятил. Служит ещё аккуратно, но, видимо, уже через силу, не может глядеть на нас, уклоняется от разговора с нами, весь внутренне дрожит от злобы, когда же не выдерживает молчания, несёт какую-то загадочную чепуху <...> У него (слуги. — В. К.) вдруг запрыгали руки: “Да, да, летит (Россия в тартарары). А кто виноват? Буржуазия! И увидите, увидите, как её будут резать, увидите и вспомните тогда вашего генерала Алексеева”».
Как точен слуга, поразительно. И даже фамилия генерала и псевдоним Юлия-революционера вдруг совпали. Но вот диво дивное: Бунин И. А., повторяю, вовсе не винит ни родного брата, ни его друзей, ни отца своего... А ведь именно они, дворяне, так заморочили головы и своим слугам, и самим себе — от безделья, что ли, от своей спеси? И уж точно — именно от беспечности, от «большого ума». От сочувствия той народной массе, которая впоследствии разнесёт, разорвёт свою же страну вдребезги.
Не дворяне ли испортили жизнь и себе, и России? И не однажды. Этот героизм и самоотверженность героическая очаровали даже Толстого. Вспомним, с каким рвением Л. Н. Толстой взялся за роман о декабристах. Троих из декабристов он отыскал и лично расспрашивал. И, изучив многое, вдруг проникся таким отвращением к событиям на Сенатской площади и их предыстории, что роман его о декабристах перерос в «Войну и мир», и мысль ушла совсем в иное русло.
Страдавшие родственники И. А. Бунина, изучи они предмет и предысторию, тоже, пожалуй, разочаровались бы. Ведь князья ходили с красными бантами в петлице, а Синод поддержал февраль... Вот и Бунин — кажется, как ему не сочувствовать! Но кто, как не сами дворяне растревожили «Михрютку», зарядили злобой и завистью? Кто, как не они сами, — воспели «Двенадцать»?
А вот за год до того запись, в 1917 году: «Чуть не с детства я был под влиянием Юлия, попал в среду “радикалов” и чуть не всю жизнь прожил в ужасной предвзятости ко всем классам!»
Предвзятость такова, что Бунин всю жизнь гордился своей дворянской кровью, а любимое словцо у него «барин», «барчук». И вот результат: уже через три года такие строки в дневнике: «Сон, дикий сон! Давно ли всё это было — сила, богатство, полнота жизни — и всё это было наше, наш дом — Россия!» (1921 год).
* * *
А каковы были чаяния и заботы купцов и дворян накануне революционных событий? У того же Бунина читаем в дневнике запись от 1911 года. Обстановка уже предреволюционная. Пять лет назад опубликован рассказ Л. Андреева «Губернатор», три года назад — «Рассказ о семи повешенных», наделавший много шума, одобренный Горьким и многими... А Иван Ильин с его на то время приверженностью к анархизму, его «Бунт Стеньки Разина» — бомба при обыске в 1906 году. А ведь это Иван Ильин, впоследствии шесть раз арестованный и, наконец, высланный из России, оставленный в живых лишь по личному указанию Ленина, в библиотеке которого хранилась его работа (лучшая, на взгляд Ленина, работа о Гегеле). Многие другие — Бердяев, Шестов... И многое с предреволюционным запахом крови, гари печатал уже и сам А. М. Горький.
Вот в дневниках Бунина: «Юлий привёз новость — умер ефремовский дурачок Васька. Похороны ему устроили ефремовские купцы великолепные. Всю жизнь над ним потешались, заставляли др...чить и покатывались со смеху, глядели, как он “старается”, — похоронили так, что весь город дивился: великолепный гроб, певчие... Тоже “сюжет”».
Да, «сюжет». И впрямь, кто и что видел, и как видел — даже чрезвычайно наблюдательный и дальнозоркий Бунин. И всего через пять лет — около восемнадцати миллионов убитых и умерших от голода в Первой мировой и в Гражданской войне. И затем сданная, видимая уже победа над немцем, проигранная война, которая должна была окончиться в Берлине парадом русских войск, и уже пошиты были и будённовки с кителями из кожи для этого парада.
И будённовки, и кожанки наденет впоследствии ЧК, и — расстрелы, аресты, и пытки... Даже миллионам «сочувствующим» революции и «попутчикам» — смерть. Бунин и попутчиком не был. Вынужден был прятать записки своих дневников за подоконник с уличной стороны, чтобы не нашли при обыске. Впоследствии недалеко от дома, где он жил в Москве, на Поварской, недалеко от последнего его пристанища, откроют Дом Литераторов.
«Русский колокол» И. Ильина и «Окаянные дни» Бунина зазвучали слишком поздно...
Язычество Европы окончательное, полное уже. Возврата нет, точка невозврата пройдена. Шаржи на Христа и на Магомета? Легко! И чтобы отстоять это странное право сумасшедших карикатуристов похабными рисунками оскорблять миллиарды людей, за это «право» выступают правители европейских государств и выводят в Париже тысячи ошалевших единомышленников...
А и всего-то требуется — не задевать того, что свято для других! Зачем?! Разве мало тем для шаржей? Какие это странные рельсы «цивилизационной демократии», которую они постоянно экспортируют всем, навязывают, внедряют по всему миру, странам, которые их вовсе не просят об этом экспорте атеистических и релятивистских идей. И вот доэкспортировались уже до того, что и у самих ничего не осталось, никакой демократии в том виде, в котором её понимали бедные древние греки, сочинившие это государственное устройство.
