Смирнов Александр Александрович

История военно-учебных заведений русской армии за границей в период 20–60‑х годов XX века — пока малоизвестная страница в истории отечественных Вооружённых сил. Принято считать, что последние кадеты, юнкера и гардемарины сошли с арены военной истории в конце 1920 года, с уходом войск барона Врангеля из Крыма. Но они жили! Военно-учебные заведения русской армии подготовили сотни офицеров за пределами России.

В Югославии разместились Крымский и Второй Донской кадетские корпуса. Первый Донской кадетский корпус обосновался в Египте — в Исмаилии. Из остатков Владимирского, Киевского и Одесского кадетских корпусов в марте 1920 года был сформирован Первый Русский великого князя Константина Константиновича кадетский корпус. Корпус вывез в Югославию 48 знамён русской армии, в том числе знамёна Псковского, Полоцкого, Симбирского и Сумского кадетских корпусов, положивших начало русскому военному музею в Белграде. Корпус просуществовал до... 1944 года.

В 1922 году с Русского острова из Владивостока в Шанхай были вывезены кадеты Омского и Хабаровского кадетских корпусов, и в Китае они просуществовали до 1924 года. В Галлиполи — в Турции — приказом генерала Врангеля от 19 июля 1922 года было воссоздано Николаевское кавалерийское училище, успевшее до 1923 года сделать три офицерских выпуска. Три русских военных училища — пехотное, артиллерийское и инженерное — продолжили обучение офицеров в Болгарии. В Греции расквартировалось Кубанское генерала Алексеева военное училище.

Дольше всех — до 1968 года (!) — просуществовал во Франции кадетский корпус Государя Императора Николая II.

Унеся на чужбину свои знамёна, русское воинство продолжало подготовку офицерских кадров для русской армии.

В декабре 1920 года в Бизерту — порт французского протектората в Северной Африке — на крейсере «Генерал Алексеев» пришли кадеты Севастопольского морского корпуса и гардемарины Владивостокского морского училища. Последние совершили отважный переход из Владивостока в Севастополь.

Так в Тунисе образовался Бизертский кадетский корпус — единственное военно-морское учебное заведение русского флота за границей. Его воспитанники носили большей частью английскую военную форму, за что в эмигрантской военно-морской среде получили прозвище «зелёные гардемарины». В этой повести, в этой книге-памятнике нет ни одного вымышленного имени. Её герои — это люди, которые в действительности когда-то жили на планете, любили, сражались и умирали.

В октябре 1997 года автору этих строк довелось, в составе экспедиции Русского географического общества РАН побывать в Северной Африке. Учёный секретарь РГО РАН Александр Бринкен вручил одну из почётнейших наград Русского географического общества — медаль имени адмирала Литке — Анастасии Александ­ровне Манштейн-Ширинской.

На исходе XX века она осталась последней «белой русской» в Бизерте. Восьмилетней девочкой её вывез из Крыма отец — командир эсминца Черноморского флота «Жаркий» старший лейтенант Александр Манштейн.

В кабинете её скромного домика на одной из тихих улочек Бизерты, недалеко от православного храма Святого благоверного князя Александра Невского, воздвигнутого в 30-х годах белоэмигрантами, и посчастливилось узнать об истории Владивостокского морского училища и Севастопольского морского кадетского корпуса, слившихся в декабре 1920 года в Бизертской морской кадетский корпус.

Анастасия Александровна безвозмездно передала на вечное хранение в Санкт-Петербург архивы Бизертской эскадры и морского корпуса, десятки уникальных фотографий, выполняя предсмертный наказ морских офицеров, умиравших на чужбине: «Анастасия, передай это в Россию».

Используя архивы, с которыми мне довелось ознакомиться в Африке, я и отважился написать эту повесть, придав ей, насколько это удалось, живость художественного изложения.

Стоит пояснить, почему у повести такое название — «Зелёные гардемарины». Уже после начала Первой мировой войны морское министерство санкционировало создание Отдельных гардемаринских классов с целью краткосрочной подготовки младших офицеров флота из числа студентов высших учебных заведений империи. По своему сословному происхождению личный состав этих классов был разночинным. А гардемарины элитного старинного Морского корпуса на Василь­евском острове были «белой костью» — сплошь потомственные дворяне и аристократы.

Гардемаринам-разночинцам присвоили погоны с чёрным кантом, гардемарины с Васильевского острова носили погоны с белым. Так и появились под Андреевским флагом «чёрные гардемарины». К 1920 году во Владивостоке случился дефицит флотской формы русского образца. Но скопился большой запас английского армейского обмундирования, присланного из Великобритании в обмен на русское золото. Вот гардемарин Морского училища и пришлось одеть в зелёные кителя английской пехоты. Так под Андреевским флагом построились «зелёные гардемарины». Такими их и называли позже во флотской среде белоэмигрантов.

УХОД из ВЛАДИВОСТОКА

Старший лейтенант русского флота Вадим Макаров ещё туже затянул на поясе ремень, запахиваясь от мокрого январского ветра. Поправил деревянную кобуру. Именно её тяжесть напоминала о данном им слове. Под кобурой не видна серебряная пластинка на рукоятке трофейного маузера: «Лейтенанту флота Вадиму Сте­пановичу Макарову от Верховного Правителя России адмирала А. В. Колчака — за ­захват «Терека». Сыну достойному своего отца! Май 1919 года».

Единственному сыну русского флотоводца — создателя «Ермака» — уже давно не было так тяжело, как сейчас. Как тогда, в 1904-м, когда пришла из Порт-Артура та страшная телеграмма... Он давно, как ему казалось, научился стойко переносить удары судьбы. Честно «с отличием» окончив Морской кадетский корпус в 1912 году, внешне безразлично относился к «громкости» своей фамилии, даже когда его мать — вдова командующего флотом Тихого океана вице-адмирала С. О. Макарова — после Русско-японской войны стала гражданской женой осуждённого адмирала Рожественского, не счёл это семейной драмой.

В офицерской кают-компании крейсера Балтийского флота «Адмирал Макаров», на котором служил в германскую войну, и перед начальством подчёркивал: отец — это отец, а он — это он... У его отца своя слава, у него — своя!

Может, даже подчёркивал слишком «жирной» чертой — решительно отказался от зачисления в Морской Гвардейский экипаж и только в 1915 году получил чин лейтенанта и первый боевой орден — Святого Станислава III степени с мечами и бантом. В 1916-м союзники наградили за помощь их подлодкам на Балтике анг­лийским орденом — Военным крестом. А в феврале 1917-го фамилия отца спасла ему жизнь — матросы не решились ударить штыком сына бронзового адмирала, возвышающегося на кронштадтской площади... 

Может, проклял бы всё и уехал к семье сестры во Францию — звали. Но имя человека, вручившего ему наградной маузер, казалось, вдохнуло в Вадима новые силы. Узнал, что адмирал Колчак возглавил тех, кому было дорого будущее России. Пробрался на Волгу — стал флагманским артиллеристом в речной флотилии контр- адмирала Михаила Ивановича Смирнова.

Двадцать четвёртого мая 1919 года у села Святой Ключ речной вооружённый буксир «Фельдмаршал Милютин» артиллерийским огнём потопил два парохода красных, а ещё один — «Терек» — заставил выброситься на мель... Большевики растерялись… «Фельдмаршал Милютин» подошёл на расстояние пистолетного выстрела, офицерская призовая партия молнией захватила пароход. Над захваченным «Тереком» победители подняли Андреевский флаг.

А после сильного артиллерийского боя с красной флотилией под Сарапулом, когда корректируемый им огонь обеспечил наступление южной группы войск генерала Каппеля, Верховный правитель России объявил ему благодарность в приказе и, вызвав в свой штабной вагон, сказал:

— Вадим Степанович, ваш батюшка, несомненно, был бы горд своим сыном. В Порт-Артуре он, адмирал, спас меня, лейтенанта. Сейчас я адмирал, а вы — лейтенант. Прошу вас, поберегите себя! Вы не просто храбрейший офицер Волжской флотилии, вы и символ всего русского флота. Службу у себя в штабе не предлагаю — знаю, что откажетесь. Но от меня лично примите вот это, — адмирал протянул ему маузер, подобранный с палубы призового миноносца. — И пусть сереб­ряная пластинка будет талисманом той дерзкой удачи, которая спасла вам жизнь на «Тереке».

В конце октября, когда штабной пароход «Волга», где служил Вадим, перевёз через Обь 660 миллионов рублей золотом — часть золотого запаса Российской Империи — Верховный правитель опять вызвал его, поблагодарил и, поздравив старшим лейтенантом, протянул запечатанный пакет.

— Во Владивостоке очень неспокойно. Союзное командование требует вывести из города и порта русские войска. Передайте генералу Розанову этот пакет. И сообщите, что Владивосток — русская крепость, в которой все русские войска подчинены мне и ничьих распоряжений, кроме моих, не исполняют! Пусть генерал не останавливается ни перед чем, если крайних мер потребует защита русских интересов!

И ещё... Я осенью отдал приказ собрать во Владивостоке гардемарин Морского кадетского корпуса, Морского инженерного училища и Отдельных гардемаринских классов и восстановить в нём Морское училище. Вместе с военно-морской учебной командой капитана 2 ранга Потолова, как сообщает контр-адмирал Беренс, это самая надёжная часть. В апреле училище уже дралось с красными партизанами. Сейчас я поручаю Морскому училищу взять под контроль корабли Сибирской флотилии. Моя личная просьба — не приказ — будьте при училище и, если возникнет угроза, возьмите на себя контроль над эвакуацией гардемарин. Дайте мне слово, слово Макарова, что вы выполните мою просьбу.

И тогда он дал это слово.

Всё это промелькнуло в памяти Вадима, пока он пробирался по сугробам к воротам Шефнеровских казарм Владивостока, где ютилось Морское училище. Его начальник, капитан 1 ранга Китицын, выполнял приказ командующего флотом Тихого океана контр-адмирала Беренса — силами училища захватить корабли Сибирской флотилии и увести их в Севастополь через Тихий океан.

Пятого января телеграф принес неопровержимое известие об отставке адмирала Колчака, положение становилось всё более тревожным, и русское морское командование не желало рисковать будущими офицерами флота. В ночь на 30 января отряд гардемарин и офицеров захватил крейсер «Орёл», транспорт «Якут» и ледокол «Байкал». Другие суда оказались непригодными к походу: транспорт «Магнит» стоял у стенки с разобранной машиной, на ледоколе «Улисс» был взорван цилиндр высокого давления, и он тоже не мог дать ход. На транспорте «Свирь» буквально накануне кто-то продырявил цистерны с пресной водой... Офицерские караулы охраняют захваченные суда, а на плацу училища должны были быть краткие проводы гардемарин. Китицын чисто по-человечески попросил его прийти на эти проводы:

 — Вадим Степанович, мы не «товарищи», это не митинг, но я прошу вас сказать моим мальчишкам несколько слов. Пусть видят и знают, что они сражаются рядом с сыновьями лучших людей Отечества, к коим, несомненно, принадлежит Степан Осипович.

И он согласился. Хотя раньше терпеть не мог, когда начинали его воспринимать исключительно как сына адмирала Макарова.

Училищный плац — утрамбованный прямоугольник снега. В сумерках голубыми иглами проблёскивает ровный строй штыков. 200 гардемарин и 100 морских кадет. Вадим видит ряды безусых, почти мальчишеских лиц. Он шагнул к ним ближе.

— Господа гардемарины! Я, сын адмирала русского флота Макарова, кадровый офицер, прошедший всю войну с Германией, так же, как и вы, изгнан из родного дома, лишён всего самого близкого и дорогого. Нет сейчас ни одной русской семьи, где бы ни оплакивали погибших, где бы ни ждали родных, пропавших в водо­вороте русской смуты. Брат идёт на брата, и сын на отца — вот итог того, что называют сейчас революцией.

Вам предстоит трудный путь — через Тихий океан в Севастополь, в город, где прославил Россию мой отец и наш Верховный Правитель адмирал Колчак. И, пройдя его, вы вновь вступите в бой, и никто не знает, выйдете ли вы из него живыми. Многие из вас не доживут до победы!

Но верьте, что близится час суда и расплаты, и армия русская свершит этот суд над предателями Родины, предавшимися вечному врагу — немцам — для осуществ­ления сумасшедших попыток основать международное социалистическое государство! Государство, лишённое национальности! Веры! Права и чести!

С непоколебимой верой в светлое и славное будущее России и народа русского, и армии русской продолжайте свой великий подвиг служения! Верю и я, что вы, став офицерами флота, высоко поднимете Андреевский флаг над Мировым океаном ради величия нашей русской державы!

Голос Вадима оборвался. Холодные капли тающих снежинок делали блестя­щими лица его слушателей. Но блеском духовного света засветились их глаза: сын адмирала Макарова с ними! С их Россией!

Ещё в 1913 году морской министр адмирал Григорович настоял на создании в Петрограде Отдельных гардемаринских классов — с целью ускоренной подготовки офицеров флота из числа студентов. И в истории русского Императорского флота появились «чёрные гардемарины» — так их назвали за сословное проис­хождение. В старейшем Морском кадетском корпусе учились преимущественно сыновья потомственных дворян — «белые гардемарины». Первый выпуск «чёрных гардемарин» произвели летом 1917-го — 265 юношей.

А осенью Временное правительство решило распустить Морское училище, ­доведя младших кадетов лишь до окончания среднего образования. Старших — 3-ю роту, 250 гардемарин — переводили в Отдельные гардемаринские классы. Для пущей «революционности» будущих офицеров Центробалт даже направил в классы коммунистическую ячейку из трёх большевиков. Не прижились они... Нет, с ними не боролись. Их демонстративно не замечали.

Уже с декабря 17-го года сотни «белых» и «чёрных» гардемарин разными путями тайком пробирались из столицы на юг, север, восток... защищать честь родины уже на сухопутных фронтах Гражданской войны.

Колонна гардемарин, молча, без песни, прошагала мимо облепленного мокрым снегом памятника адмиралу Невельскому и вступила на пирс Владивостокского порта. У сходней вспомогательного крейсера «Орёл» и военного транспорта «Якут» замерли моряки учебной команды Потолова. Чётко, взвод за взводом гардемарины грузились на суда.

Была уже глубокая ночь, когда ледокол «Байкал» стал выводить крошечный отряд в открытое море. Мимо затемнённых силуэтов американских, английских и японских кораблей тихим ходом, будто крадучись.

Ещё днем военно-морской агент США предупредил, что если русские попытаются уйти из Владивостока, то американские корабли откроют огонь. Адмирал Беренс бросился к старшему на рейде — японскому флагману вице-адмиралу Кивахаре. Желтокожий флотоводец, хитро поблёскивая узкими глазами, ответил: «Флот Великого Императора защитит любое судно на пути в порт Страны восходящего солнца». И в качестве личного подарка японских офицеров русскому адмиралу передал Беренсу десять тысяч иен.

Деньги отряду были нужны позарез, и Михаил Андреевич этот подарок принял. Любезно раскланявшись с Кивахарой, Беренс поспешил на «Орёл» — то, что японцы заинтересованы в уходе отряда в Японию, понятно. За это и денег дали. Но вот будут ли всерьёз защищать русские корабли от американцев?

Однако самурай Кивахара денег на ветер, как и слов, не бросал. Едва американский крейсер «Бруклин» выхватил из тьмы прожекторами силуэт «Орла» и навёл на него свои двенадцатидюймовки, на японском броненосце «Микаса» тут же сыграли боевую тревогу, и стволы главного калибра уставились на звёздно-полосатый флаг. Японские моряки — победители Цусимы — доказали, что если прогремит первый залп по русским, то вторым будет залп по американцам. В напряжённой тишине капитан 1 ранга Китицын выводил отряд из бухты, увеличив ход до максимально возможного... Едва показалась чистая вода, Китицын перевёл ручку машинного телеграфа на «Самый полный!».

Ледокол же «Байкал», просемафорив прожектором «Счастливого плавания!», сделал поворот оверштаг и вскоре скрылся в темноте. Вместе с ним во Владивосток вернулся и старший лейтенант Вадим Макаров. Контр-адмирал Беренс предложил ему идти вместе с училищем в Севастополь, но услышал отказ:

— Благодарю, ваше превосходительство! — ответил Вадим. — Но я уже попросился в офицерский партизанский отряд капитана 2 ранга Соловьёва. Попробуем пробиться к Иркутску и освободить Верховного правителя. Стало известно, что эсеры «играют» в следствие над Александром Васильевичем, если они не поспешат с выдачей адмирала красным, может быть, успеем. К тому же я точно выполняю поручение Верховного правителя — провожаю училище до открытого океана.

Но освобождению адмирала Колчака не суждено было случиться.

В ночь на 1 февраля отряд капитана 2 ранга Бориса Всеволодовича Соловьёва — внука известного русского историка (в прошлом героя Русско-японской вой­ны, офицера крейсера «Изумруд» — корабля, отличившегося в Цусимском сражении) — вышел из Владивостока в направлении Иркутска.

Двадцатого февраля 1920 года под Хабаровском «соловьёвцы» уничтожили отряд красных партизан и в полевой сумке убитого командира нашли моток телеграфной ленты:

«Всем! Всем! Всем! В ночь на 7 февраля 1920 года по Постановлению Иркутского Военно-Революционного Комитета № 27, на основании Постановления Сов­наркома РСФСР, объявившего Правительство Колчака вне закона, расстреляны — Верховный Правитель России адмирал Колчак и Председатель Совета Министров Пепеляев. Лучше казнь двух преступников, давно достойных смерти, чем сотни невинных жертв. Председатель Иркутского ВРК Ширямов».

Этому не хотели верить. Но пленные подтвердили, что их командир зачитывал эту телеграмму в каждой деревеньке, доказывая населению, что Колчак расстрелян. Два дня отряд Соловьёва простоял под Хабаровском и, лишь получив подтверждение об убийстве адмирала Колчака от чехословацкого командования, развернулся на соединение с частями генерала Вержбицкого.

Своей дорогой в эмиграцию двинулся и сын адмирала Макарова...

Тяжёлые волны зимнего Японского моря мерно бьют в борт крейсера «Орёл» и, будто детскую люльку, качают транспорт «Якут». Выйдя из Владивостока, отряд Китицына взял курс на Цуругу — в японском порту на берег должны были сойти контр-адмирал Беренс, капитан 2 ранга Потолов и ещё несколько училищных офицеров с семьями.

Скалистые серые берега Японии ещё только показались на горизонте, когда в офицерской кают-компании «Орла» контр-адмирал Беренс собрал старших офицеров.

— Господа! Верховный правитель России адмирал Колчак приказал мне, в случае ухудшения положения на Дальнем Востоке, перевести будущие кадры русского флота в Крым — в распоряжение главнокомандующего Вооружёнными силами Юга России генерал-лейтенанта Деникина... Несмотря на то что адмирал Колчак содержится под стражей в Иркутске, для нас он по-прежнему Верховный правитель и его приказы будут выполняться беспрекословно!

Господа офицеры! Сейчас главная задача — сберечь гардемарин для пользы Отечества, для дальнейшей борьбы с большевиками. К сожалению, нам не удалось собрать всех на «Орле» и «Якуте» — в Томске остались 200 учеников морской машинной школы, в Красноярске — в бригаде морских стрелков у контр-адмирала Старка — сражаются ещё сотни гардемарин и кадетов. Суда Амурской флотилии японцы нам так и не отдали, а на них ещё с лета 18-го года служат десятки будущих офицеров. Верю, что с Божьей помощью и стараниями Фёдора Оскаровича Старка они не будут потеряны для России.

Нам надо сейчас решить главное: добираться в Крым на своих судах либо пытаться убедить союзников доставить нас туда на их кораблях? Хочу подчеркнуть, что Верховным правителем поставлена лишь задача — эвакуация морского училища в Крым. Способ её выполнения мы можем определить сами.

В Японии мы при посредстве нашего военно-морского агента, контр-адмирала Дудорова, либо продадим свои суда и на вырученные деньги зафрахтуем английский транспорт, который сможет доставить нас в Чёрное море, либо, испытывая постоянные трудности с топливом, продовольствием и пресной водой, сами пересечём Тихий и Индийский океаны и через Суэцкий пролив доберёмся до Севастополя.

Хочу напомнить, что, принимая это решение, мы несём ответственность за жизни трёхсот юношей, которым ещё жить и служить родине. — Адмирал помолчал и, словно прислушиваясь к какому-то своему внутреннему голосу, добавил: — То, что я решил посоветоваться с вами, не значит, что я хочу разделить ответственность. Приказ отдам я! Но исполнять его вам, господа.

В кают-компании стало совсем тихо, только приглушённый грохот машины и шорох рассекаемых форштевнем волн, доносившийся через открытый иллюминатор, не давали тишине быть мёртвой.

Фактически адмирал предлагал дилемму: либо спустить Андреевский флаг и, став пассажирами, добираться до Крыма по воле иностранцев, либо дерзнуть на почти кругосветное плавание! Причём без баз, без встреч с отечественными судами. Когда кругом — в океане и на берегу — если не враги, то никак и не друзья. Уходить в дальнее плавание на полном самообеспечении, как пираты, но не позволяющие себе захватывать всё необходимое с чужих судов и портов.

Поднялся капитан 1 ранга Китицын.

— Ваше превосходительство! Позволю заметить, что в данный момент, на пути в Цуругу, на «Орле» и на «Якуте» на всех постах — от сигнальщиков до трюмных, от ходового мостика до машинного отделения — несут вахту гардемарины. ­Позволю напомнить, что 114 гардемарин вышли со мною из Владивостока на «Орле» ещё 3 октября 1917 года. И самостоятельно несли вахты с ноября 1917-го, когда мы избавились от большевиков в Гонконге. Так что моряки у нас бывалые. Остальные гардемарины летом прошли практические плавания на канонерке «Манджур» и мино­носце «Смелый».

Угля у нас хватит, чтобы из Японии дойти до Циндзо, на кораблях большой запас различных консервов и круп, соли и сахара. Конечно, будут трудности в добыче угля и иного продовольствия. Но, полагаю: так как «Орёл» — бывшее судно Добровольного флота, на нём есть место для размещения коммерческих грузов. Работая «купцами», мы с «Якутом», переходя из одного порта в другой, смогли бы достичь Севастополя.

Я предлагаю, — тут голос командира «Орла» стал твёрже, — Андреевского флага не спускать! Высадив всех желающих в Японии, морскому училищу самостоятельно идти по маршруту: Цуруга — Манджи — Гонконг — Сингапур — Калькутта — Цейлон — Сейшельские острова — Порт-Саид — Константинополь — Севастополь. Уверен, что переход через южную часть Тихого океана и Индийский океан мы одолеем. Полагаю, что в Севастополь мы должны прийти в августе-сентябре.

Михаил Александрович Китицын внешне никак не походил на сурового Магеллана: высок, тонкой аристократической кости, капризный клиент всех корабельных коков и герой многих гардемаринских анекдотов. В недавнем прошлом решительный командир черноморских подводных лодок «Тюлень» и «Судак», этот 35-летний капитан 1 ранга и кавалер ордена Святой Анны IV степени с надписью «За храбрость» был по-кутузовски хитёр с врагами России. Беренс, слушая его, про себя улыбнулся, вспомнив, как Китицын в ноябре 1917-го не только остался цел, но ещё и сохранил два миноносца — «Бойкий» и «Грозный».

Большевистский переворот застал учебный отряд Отдельных гардемаринских классов в Гонконге. Среди матросов началась агитация с целью подбить их на уничтожение офицеров и большей части гардемарин и вернуться в Россию.

Капитан 1 ранга Китицын через военно-морского агента в Японии связался с русским послом в Лондоне и, заручившись поддержкой англичан... совершил свой переворот. Он объявил матросам «в честь победы революции» трёхдневный отдых на берегу, заменив их на вахтах гардемаринами, ради «социального равенства и царства справедливости».

Матросы с восторгом разбежались по гонконгским кабакам и борделям от своих же агитаторов-коммунистов, а когда хмельные головушки «борцов революции» просохли, их построили на палубе и зачитали приказ, что все революционные нововведения отменяются, вновь вводятся погоны и уставы Императорского флота. Матросы кинулись было к винтовочным пирамидам, но везде: на мостиках, в машинных отделениях, в радиорубках крейсера и миноносцев — стояли вооружённые гардемарины.

Впрочем, Китицын тогда ещё не вёл «классовых битв» — он предложил всем желающим вернуться во Владивосток... на английском судне. Из матросов на «Орле» остался лишь один. Правда, ещё 20 гардемарин, считавшие классы лишь способом уклонения от фронта, узнав о новой смуте в стране, тоже воспользовались приглашением к дезертирству.

Миноносцы были временно сданы англичанам и французам, а крейсер превратился в транспорт и в ожидании лучших времён под русским трёхцветным флагом стал возить грузы между Гонконгом, Сайгоном и Хайфонгом.

За год Китицын и его команда стали преуспевающими негоциантами, так как «Орёл» по качеству своей команды привлёк интерес многих судоходных компаний Индокитая. Тем более что всю выручку (а кому было платить налоги?) Китицын тратил исключительно на нужды команды. Лишь с утверждением власти адмирала Колчака в Сибири и на Дальнем Востоке «Орёл» вновь поднял Андреевский флаг и в конце 1918 года пришёл во Владивосток…

Старший лейтенант Недлер поддержал Китицына, заявив, что команда «Якута» готова на дальний переход. Капитан 2 ранга Потолов же вообще воздержался от выступления, лишь сухо обронил, что выполнит «любой приказ Вашего превосходительства».

Выслушал офицеров, Беренс почувствовал, что с его плеч будто сняли мешок с камнями. Главное, что командиры кораблей были за поход, а Потолова он спишет в Японии — слишком надломленным был этот человек после бунта военной школы на Русском острове. Что же касается себя лично, то пойдёт ли он на «Орле» в Крым или будет использовать союзников — он решит после беседы с русским послом в Токио.

— Благодарю вас, господа! — заключил адмирал. — За то, что утвердили меня в решении: «Орёл» и «Якут» будут из Цуруги идти в Севастополь самостоятельно. О том, поведу ли отряд я, сообщу вам в Японии.

Офицеры вышли. Контр-адмирал, оставшись один, устало откинулся на спинку дивана кают-компании. Принятие одного важного решения, конечно, принесло ему облегчение, но забыться хотя бы на час до швартовки в Цуруге уже, видимо, не придётся.

Мешает расслабиться мысль о пакете, что лежит у него в сейфе. Пакет толст, как колода игральных карт, а по размерам похож на атлас океанов. И самое отвратительное то, что для контр-адмирала содержание пакета, хотя и было известно, являлось китайской грамотой.

Ну не учили его в Морском кадетском корпусе и в штурманском офицерском классе премудростям международной бухгалтерии! А тут ведомости, векселя, банковские чеки... Два корабля и несколько сот человек — песчинки по сравнению с той «глыбой», которая сейчас таилась в сейфе командирской каюты «Орла», — документация на размещение почти половины золотого запаса Российской империи, которое правительство Колчака произвело в банках Китая, Японии и США.

Михаил Андреевич мечтал только об одном: чтобы с финансами, наконец, стали разбираться профессионалы, а не офицеры штаба! И если уж Верховного правителя пока содержат под арестом в Иркутске, пусть этими деньгами воспользуется генерал Деникин.

В Токио адмирала ожидала встреча с послом Крупенским и с членами правления Русско-Азиатского банка Гойером и Славутой, с которыми он надеялся прояснить перспективы использования русских денег для Добровольческой армии Юга России.

* * *

Контр-адмирал Беренс приказал построить гардемарин на палубе, вышел на мостик и приложил рупор к губам.

— Господа офицеры и гардемарины! Командование флотом Тихого океана, находящееся в прямом подчинении Верховного правителя России адмирала Колчака, отдало приказ о передислокации училища в Севастополь — в подчинение главнокомандующего Вооружёнными силами Юга России генерал-лейтенанта Деникина! Из Японии через Тихий и Индийский океаны, через Суэцкий канал, проливы ­Босфор и Дарданеллы вы пройдёте в город славы русского морского оружия — в Севастополь!

Гардемарины морского училища! Вы покрыли Андреевский флаг воинской славой на Волге, Урале, в Сибири и в Приморье и, соединившись с частями ге­нерала Деникина, даст Бог, дойдёте и до матушки священной земли Русской — Москвы!

Крейсер «Орёл» и транспорт «Якут» пройдут маршрутом замечательных мореплавателей нашего Отечества — Крузенштерна и Лисянского, Лазарева и Коцебу, ещё раз доказав миру выносливость и мужество русского моряка.

Командиром отряда мною назначается капитан 1 ранга Китицын.

Приказом командующего флотом Тихого океана — 104 гардемарина — участники перехода в 1917–1918 годах и участники Великого Сибирского похода адмирала Колчака — с сегодняшнего дня, 7 февраля 1920 года, производятся в корабельные гардемарины!

Я поздравляю вас! Близок тот день, когда вы наденете погоны морских офицеров! Верю, что не посрамите их честь!

Громовое «ура!» трёхсот молодых голосов было ответом адмиралу. Корабли вошли в Цуругу — небольшой порт Страны восходящего солнца.

 

В столице Японской империи не ощущалось бурь, сотрясающих Европу. Тишина и порядок царили в Токио — центре цивилизованной Азии.

...Едва войдя в кабинет русского посла Крупенского с тем несчастным пакетом, адмирал Беренс услышал, что в ночь на 7 февраля в Иркутске, по постановлению Военно-революционного комитета большевиков, расстреляны Верховный правитель России адмирал Колчак и глава его правительства Пепеляев.

— ...А посему до определения верховной государственной власти в России нам надлежит обеспечить сохранность национального золотого запаса, — заключил находившийся в кабинете русский посол в Пекине князь Кудашев.

Адмирал знал, что князь, по существу, был хозяином посольства и в Японии, так как финансировал его деятельность, как и своего, за счёт «боксёрских» контрибуций Российской империи.

Беренс сам был участником подавления Ихэтуаньского восстания в 1900–1901 годах, направленного китайскими крестьянами не только против своего правительства, но и против иностранных миссий. Правда, правительство большевиков отказалось от этих контрибуций, но, поскольку официально оно не было признано, в Пекине исправно выплачивали князю Кудашеву установленные договором суммы.

Затем князь представил ещё одного человека, находившегося в кабинете. Но это был не ожидаемый адмиралом кто-либо из правления Русско-Азиатского банка, а английский посол в Японии Грин.

Ещё более удивило адмирала, что дипломат Британской империи был прекрасно осведомлён обо всех тонкостях финансовой политики русского государства за последние пять лет.

— Дорогой адмирал, — Грин хозяйским жестом плеснул в крошечные чашечки саке, — мы с нетерпением ожидали вашего прибытия в Токио. Увы, теперь, после кончины блестящего флотоводца-адмирала Колчака, только на юге России могут ещё окрепнуть силы, способные противостоять большевикам. Кстати, возможно, что скоро в Ставке Добровольческой армии произойдут изменения. Войска генерала Деникина отступили в Крым из-под Курска и Орла, и я не думаю, что английское правительство согласится поддерживать его дальше.

Тем более что для этого нужно внести ясность в финансовые вопросы. Напомню, что ещё в феврале 1915 года по повелению вашего покойного императора в банки Великобритании начали переводиться на хранение золотые запасы России. После того как в июне 1918 года части генерала Каппеля отбили у красных Казань, удалось захватить у большевиков лишь половину того, что осталось в России после краха монархии. Да, при отступлении каппелевцы не успели увезти 11 тысяч ящиков медной монеты и семь мешков с драгоценными камнями.

Вот любопытная справка, представленная агентами Интеллидженс Сервис, — Грин раскрыл массивную кожаную папку с золочёным гербом Британской империи, — 27 августа 1918 года в Берлине нарком Советской России Лев Красин подписал с Германским имперским банком тайное финансовое соглашение о передаче Германии 245 тонн 564 килограммов золота. До ноября 1918 года успели передать 93 с половиной тонны золота.

— Двести сорок пять тонн? Неужели так много! — поражённо воскликнул Беренс.

— Власть над такой богатой страной, как Россия, большевикам и стоит дорого, адмирал, — разъяснил Грин. — А Германская империя, деньгами поддержав партию Ленина — Троцкого в 1917 году, не только освободилась от Восточного фронта, но и обеспечила себе огромные проценты от кредита большевикам. Хотя, — тут Грин самодовольно ухмыльнулся, — кайзеру это не помогло. Русские армии успели сломать хребет немцам.

— Михаил Андреевич, — вступил в разговор Крупенский, — нам очень хотелось бы знать судьбу тех «золотых вагонов», которые следовали с адмиралом Колчаком, царство ему небесное! Ведь известно, что 16 января в Иркутск прибыло 29 вагонов с ящиками слитков и золотых монет. Чекисты, как сообщили, захватили 13 из них, а где остальные 16?

— Я полагаю, — тут голос Беренса стал едким, — вам это надо спросить у наших союзников, в первую очередь чехов. И не только их, — адмирал выразительно посмотрел на англичанина. — Вот здесь, — на стол лёг заветный пакет, — расписки из банков Японии, США и Китая. Ещё до конца 1919 года правительство Пепеляева переправило на хранение в эти банки 3327 ящиков золотых монет царской чеканки. Вам, господа послы, придётся держать ответ перед новым правительством России за судьбу, в первую очередь, этих средств!

Кроме того, вас лично, господин Крупенский, я бы хотел спросить, какие меры вы предприняли, чтобы, во-первых, узнать местонахождение 722 ящиков золотых монет, присвоенных весной 1919 года атаманом Семёновым, а во-вторых, чтобы японское военное командование вернуло нашим войскам одиннадцать речных канонерских лодок и посыльное судно Амурской военной флотилии? И почему, ­наконец, я не вижу среди присутствующих военно-морского агента контр-адмирала Дудорова?

Вопросы адмирала, что называется, повисли в воздухе. Крупенский не нашёлся, что ответить. Князь Кудашев спрятал скривившиеся губы в чашечку с саке. На выручку коллегам поспешил английский дипломат:

— Вы, господин Беренс, забыли, что Верховный правитель адмирал Колчак производил расчёты за поставки вооружения, обмундирования и продовольствия, поставляемые его армии, в том числе и со складов вооружённых сил Её Величества, как своей. Мы считаем дело, за которое сражаются русские Добровольческие армии, своим делом, а наш военный министр сэр Уинстон Черчилль называл армию генерала Деникина «моя армия». Почему вы не считаете расходы за военную помощь из Японии, Китая, Америки?

— Потому что, господин посол, помощь — это акт дружественный, а не коммерческий. Когда русские военные эскадры оказывали помощь США в их гражданской войне, император Александр II не вымогал у американского президента золотые доллары.

Что же касается «благотворительности» сэра Черчилля, то, думаю, секрет её прост. Четыре года вся британская экономика работала на войну. Счёт производимым снарядам, пулемётам, банкам консервов и комплектам обмундирования шёл на миллионы!

После поражения Германии всё это стало ненужным. Почему бы вместо того, чтобы оплачивать охрану и хранение произведённых ранее запасов, не отсылать это всё в Россию, получая взамен полновесную золотую монету и возможность контролировать «русский вопрос»?

Вы, господин Грин, знаете, что на все просьбы адмирала Колчака сообщить объём царского золота, хранящегося в Лондоне, всегда следовал отказ. Вы знаете, что адмиралу Колчаку была гарантирована безопасность правительствами США, Англии, Франции, Японии и Чехословакии, и всё же он был арестован в дипломатическом вагоне и расстрелян. И никто — ни одна из стран — не оказала давления на Сибирский политический центр эсеров ради освобождения адмирала! А ведь его ещё можно было спасти! И не оказала давления потому, что гибель Колчака была выгодна всем — кроме России!

На фоне этих событий объясните мне, почему вы, подданный иностранной державы, пытаетесь навязать нам здесь при обсуждении наших, русских проблем свой интерес?!

Вас же, господа послы, я тоже отказываюсь понять. У меня складывается впечатление, что вы находитесь на службе не у русского государства, а у какого-то другого!

Беренс, распаляясь, поднялся со своего кресла, Встал и англичанин. Его лицо стало красным, взгляд уперся в переносицу адмирала. Перепуганные, с побледневшими лицами вскочили Крупенский и Кудашев. Несколько секунд все стояли друг против друга вокруг столика, уставленного бокалами и чашками, с увесистым пакетом посередине, тяжело и часто дыша. Наверное, с 1904 года, с начала войны с Японией, в кабинете русского посла в Токио не было такой напряжённой и взрыво­опасной тишины.

Первым овладел собой чопорный британец.

— Господа, я полагаю, что все мы слишком увлеклись. Уверен, что новое правительство России в скором времени решит все вопросы, связанные с расчётами за военные поставки. Что же касается вас, господин адмирал, то я, выполняя ­распоряжение моего правительства, обязан оказать вам помощь в скорейшем присоединении к ставке генерала Деникина. Вы будете доставлены в Крым на анг­лийском судне. Генерал Деникин, — тут губы Грина тронула едва уловимая усмешка, — сможет передать все свои распоряжения относительно средств правительства Колчака, находящихся на счетах банков. Не смею вас больше задерживать, адмирал.

Беренс молча склонил голову и, развернувшись, вышел. Ему было неловко за свой пыл. Он даже не успел осмыслить то, что из русского посольства его — русского адмирала — фактически выставил английский дипломат, даже не дав попрощаться с хозяином кабинета. Михаил Андреевич горько рассмеялся — хорош, хорош «русский посол» Крупенский. Хорошо, что не отдал ему пакет — ищи-свищи потом все деньги по миру.

— Действительно, Михаил Андреевич, Крупенский — уже давно не русский посол, — услышал адмирал голос рядом.

Обернулся. Выбежав из посольства, он не заметил, как его догнал князь Кудашев. И не один. Рядом шагал русский военно-морской агент в Японии контр-адмирал Дудоров. Дипломат, доверительно подхватив его под руку, ловко повёл моряка по скользкой улице зимнего Токио.

— Я узнал о готовящейся встрече с Грином слишком поздно, чтобы успеть вовремя предупредить Бориса Петровича, — кивнул князь на Дудорова. — И хорошо, что встреча прошла без него. А услышал ваш смех и понял, что он относится к мое­му японскому коллеге, — объяснил князь. — Вы правильно подумали: англичанина действительно интересовало лишь одно — не отдал ли вам покойный Колчак распоряжений об остальной части золотого запаса России. Больше всего я боялся, что вы плеснёте Грину из чашки в физиономию. Скандал был бы... Тем более что и так, ведись встреча с соблюдением официальных дипломатических церемоний, в протоколе бы появилась запись: «Совещание прервано ввиду обострившихся ­отношений сторон».

— А почему нельзя было ещё раньше сменить Крупенского? — спросил Беренс.

Он с новым интересом разглядывал князя. Адмирал слышал, что Кудашев — один из немногих послов Временного правительства, которые и после большевистского переворота не предали интересов страны, не позволив официальному Пекину прекратить выплаты своих долгов России. Что в начале Великой войны князь возглавлял дипломатическую канцелярию в Ставке Верховного главнокомандующего — Великого князя Николая Николаевича. Знал, что через Кудашева оказывалось серьёзное влияние на атамана Семёнова. Знал, что князь — эстет и признанный в научном мире востоковед, человек-загадка, личность «с тройным дном».

Чутьё не обманывало моряка. Но он и помыслить не мог, что этот аристократ ещё до начала Первой мировой войны совмещал дипломатическую службу с деятельностью «брата» в масонской ложе «Великий Восток».

(Михаил Андреевич не дожил до рассекречивания Парижского архива русского масонства в период с 1922 по 1971 год и так и не узнал, как и миллионы русских патриотов, покинувших Родину, что к моменту отречения Николая II членами масонских «Великой ложи» и ложи «Великий Восток» были русские послы и посланники в США, Англии, Франции, Италии, Швеции, Норвегии, Швейцарии, Румынии, Греции, Персии, Сербии, Бразилии, Мексике и Монголии. И что события, которые его одураченные соотечественники позже назовут Великой Октябрьской социалистической революцией, были лишь отзвуком того давно подготавливаемого гигантского международного социального взрыва, едва не уничтожившего человеческую цивилизацию.)

— Кем прикажете его заменить? И кто бы менял? Колчак пытался это сделать в начале 1919 года — японский МИД встал на дыбы. Американцы и англичане тоже в нём заинтересованы. Я потому и отчисляю ему деньги на содержание аппарата посольства в Токио, чтобы хоть знать, чем сейчас занят Крупенский. Думаю, что японцами он обласкан ещё в ноябре-декабре 1917 года, нам тогда не до него было.

Ах, Михаил Андреевич! Как вы не понимаете, что наша русская революция для мира имеет большее значение, чем участие Российской империи в войне с Германией. Думаю, что даже больше, чем вся мировая война! И ваша союзная ориентация, возможно, была ошибочной. Когда все знали, что большевики куплены немецкими деньгами, вы побеждали. Когда Германская империя сошла с исторической сцены, то большевики обернулись в патриотов, а вы стали потребителями английских мундиров, американской тушёнки и японских карабинов. И покатились от Волги до Курска...

Кстати, Грин обронил любопытную фразу — о возможной смене главнокомандующего на юге. Не исключено, что к вашему прибытию это будет не Деникин. Я бы очень хотел, чтобы вы лично ему передали документы о деньгах, принятых иностранными банками. Храните их как зеницу ока. Хотя, кто знает, может, новому командующему они будут уже и не нужны? — будто сам себя спросил посол.

— То есть... Почему не нужны? — остановился Беренс.

— Потому что деньги легче вытребовать «по горячим следам», а не спустя полгода плавания на английском судне. Потому что за это время золото адмирала Колчака можно так запрятать в лабиринте международных банков, что сам чёрт его не найдёт и с пакетом и без пакета. А главное, за это время обстановка на фронте может измениться настолько, в худшую или лучшую сторону, что главнокомандующему будет не до этого.

— Значит, я сделал ошибку, задержавшись в Японии и согласившись идти на английском судне?

— Нет, адмирал. Ваш «Орёл» может и не дойти до Крыма, а британцы просто обязаны доставить вас в Севастополь. Если исчезнете вы с векселями и расписками в получении денег — значит, союзники не друзья, а враги Добровольческой армии. И значит, генерал Деникин или его преемник получат возможность освободиться политически от союзной опеки. Нет, можете быть спокойны — британцы слишком прагматичны, чтобы соблазниться на такую дешёвую романтику, как похищение командующего русским флотом с коллекцией финансовых отчётов.

— Я лично проводил наши корабли, — успокоил своих собеседников Дудоров, — и сообщил Китицыну адреса надёжных торговых компаний в Сингапуре, у которых можно получить груз для транспортировки к Суэцкому каналу. Боюсь только, что ваш сегодняшний инцидент с Грином осложнит переговоры Китицына с британской администрацией канала. Но, насколько я наслышан о нём, Михаил Александрович способен выйти и из худшего положения!

Контр-адмирала Дудорова Беренс знал давно, ещё по совместной службе на Балтике. Вскоре после отречения Николая II тогда ещё незаметный капитан 2 ранга, начальник Воздушной дивизии Балтийского моря Дудоров, потрясённый зверской расправой над командующим Балтийским флотом адмиралом Непениным в Гельсингфорсе, смело заявил о «германской подкладке» большевиков, а следовательно — и Центробалта.

Выпускник Военно-морской академии и участник Русско-японской войны, награждённый за оборону Порт-Артура орденом Святой Анны IV степени с надписью «За храбрость», Борис Петрович Дудоров не побоялся говорить и писать, что в тот момент, «когда тело адмирала Непенина подняли на штыки, а потом мёртвого приставили к стенке и вставили в рот трубку, германский флот без боя, без своего участия одержал в эту минуту огромную победу!»

Возник скандал, морскому министру пришлось срочно спасать прямолинейного офицера — Дудорову оперативно присвоили чин капитана 1 ранга и направили военно-морским агентом в Японию.

Сейчас же адмирал Беренс не знал, как и говорить с ним. Тогда, в феврале 17-го, его тоже ранили напившиеся матросы линейного корабля «Петропавловск»... Его же корабля! Но, отлёживаясь в больничной постели, он молчал, молчал как камень. А вот Дудоров — нет. И что было более мужественным — один раз вый­ти к хмельной толпе чёрных бушлатов или громко и долго кричать рядом с предателями и убийцами, что они предатели и убийцы? И ему опять вспомнился брат...

— Адмирал, — голос князя стал доверительно-ласковым, — может быть, вы согласитесь передать мне документы, связанные с вкладами нашего золота в банки Китая? Вряд ли у вас или у Деникина будет возможность и время заниматься его поиском. А у меня налажены хорошие связи с членами правления Русско-Китайского и Русско-Азиатского банков и главой финансовой общины Пекина Кауфманом.

Беренс на минуту задумался. Пожалуй, князь прав. Маршруты переправки «белого золота», как называли денежный запас колчаковского правительства, в банки мира, ставшие известными адмиралу, сильно тяготили его. И не потому, что Михаил Андреевич боялся за свою жизнь. Пугала вероятность того, что его, несведущего в сфере банковских операций, просто обведут вокруг пальца. А Кудашев — человек ловкий и, пожалуй, сумеет грамотно охладить аппетит между­народных финансовых пиратов.

В спешном порядке оформили расписку о передаче документации, связанной с переводом русских денег в банки Пекина и Харбина, в распоряжение русского чрезвычайного и полномочного посла в Китае Кудашева. Князь заверил расписку своей личной печатью.

Михаил Андреевич задумчиво ещё раз взглянул на расписку. Русский двуглавый орел, очерченный кругом печати, выглядел на тонкой розовой китайской бумаге испуганной птицей. Отречение царя снесло и с голов императорского гербового орла корону — будто бедный родственник, Российская держава теперь «ломала шапку» перед всесильными кузенами... Затем князь Кудашев и адмирал Дудоров проводили Беренса в британское посольство и представили английскому военно-морскому атташе.

Через два дня на английском военном транспорте Михаил Андреевич отбыл из Цуруги курсом на Суэц. Он намного раньше «Орла» и «Якута» прибудет в Севастополь, где примет командование сначала Керченской военно-морской базой, а затем Соединённым отрядом судов в Чёрном и Азовском морях.

Его моряки будут не раз отмечены в благодарственных приказах барона Врангеля... Он проведёт эвакуацию из Крыма. И лишь в самом конце 1920 года, в Северной Африке, судьба вновь сведёт его с владивостокскими гардемаринами, оставленными им в Японии.

Князь Николай Александрович Кудашев после того, как китайское правительство откажется принимать его как русского посланника, переедет в Париж. И будет расстрелян гестаповцами в 1942 году, как очень многие русские масоны.

Контр-адмирал Дудоров переживёт всех организаторов «китайского следа» русского золота, скончавшись в США в 1965 году, успев написать книгу о феврале 1917 года — «Вице-адмирал Непенин».

Десятого февраля 1920 года Практический отряд капитана 1 ранга Китицына вышел из японского порта Цуруга и взял курс на Гонконг. Крейсер «Орёл» и транспорт «Якут», подняв Андреевские флаги, начали своё почти кругосветное плавание.

...Капитан 1 ранга Китицын на ходовом мостике «Орла» с удовольствием наблюдал в бинокль за «Якутом». Его мателот (от фр. matelot — соседний корабль в строю. — Прим. ред.) чётко держался в кильватере крейсера, пунктуально ­повторяя его курс. Слава Богу, гардемарины не успели превратиться в морскую пехоту!

Ещё с апреля 19-го морское училище в полном составе начали привлекать к десантным операциям против красных партизан на реке Амур. В самый канун Пасхи училище пошло в свой первый бой. Первая атака гардемарин была отбита — погиб командир транспорта «Магнит» старший лейтенант Жиденов, был смертельно ранен адъютант Китицына.

Лишь когда огонь по партизанам открыли английский крейсер «Кент», миноносец «Лейтенант Малеев», крупнокалиберные пулемёты с катеров «Георгий» и «Удалой», а в тыл зашли четыре роты инструкторской школы и рота учебной команды Амурской флотилии с тремя орудиями и 10 пулемётами... вот только ­тогда красные дрогнули и побежали.

Штаб командующего морскими силами Тихого океана предложил тогда представить к боевым наградам отличившихся. Михаил Александрович в ответ направил рапорт, в котором доказывал, что пагубно для нравственного воспитания будущих офицеров флота награждать их орденами за истребление соотечественников. В гражданской войне, считал он, героев нет! И ещё просил, по возможности, поберечь молодых моряков для будущего флота России...

Увы! Рапорт об отклонении награждения отличившихся уважили... и с той же весны стали всё чаще использовать Морское училище в сухопутных боях с партизанами.

Только летом 1919 года, к радости Китицына, в Морском училище стало налаживаться обучение гардемарин морскому делу. Сначала закончили ремонт канонерской лодки «Манджур» — когда этот 30-летний ветеран Русско-японской войны, густо дымя единственной трубой, как самовар, своим ходом перешёл из бухты Новик с острова Русский в порт Владивостока, Китицын сам, как мальчишка-кадет, кричал «ура!» и махал фуражкой.

Затем старшая рота на «Якуте» ушла в учебное плавание к Камчатке — по маршруту великого мореплавателя Беринга. Дошли до американского порта Номэ на Аляске. Гардемарины были разделены на две роты: штурманскую и строевую. Особенно тщательно готовились штурмана — штурманский офицер «Якута» лейтенант Рыбин проводил со своими питомцами дни и ночи.

На протяжении всего плавания гардемарины производили опись побережья и островов северной части Тихого океана. Да так, что встретившаяся «Якуту» гидро­графическая экспедиция Восточного океана по описи морей Дальнего Востока под начальством полковника корпуса гидрографов Давыдова не отказалась воспользоваться результатами описей, проводимых гардемаринами. Говорят, лейтенант Рыбин тогда крепко поспорил с бывшим полковником от гидрографии.

...Сингапур. 8 апреля 1920 года в этот экзотический порт вошли «Орёл» и «Якут», пройдя сотни миль Тихого океана. После морозного русского Приморья и сырого климата зимней Японии гардемарины очутились на тёплом, ещё не знойном тропическом юге. Мягкие лазурные волны горячего океана, чернильные ночи, невиданные растения и муравейник смуглых полуголых тел аборигенов, кишащий в порту, заставляли поверить в сказку.

Будто ожившими страницами рассказов Станюковича о тропических плаваниях русских фрегатов прошлого века захлестнуло безусые команды «Орла» и «Якута». Да что там гардемарины! Почти для всех офицеров это плавание было первым дальним походом.

Преобразились русские корабли и внешне. В рундуки были упрятаны тяжёлые пасмурные шинели и бушлаты. Из недр баталёрок, где хранились запасы обмундирования, вывезенного из Владивостока, вытащили белые форменки с синими гюйсами. Короткой тропической зарёй на подъёме флага на палубах выстраивались шеренги успевших загореть подтянутых юношей в ослепительно белой форме русских моряков... Горели золотом погоны и кортики на белоснежных кителях офицеров.

Китицын теперь с нескрываемым удовольствием выходил на палубу в предвкушении зычного голоса вахтенного офицера: «На флаг и гюйс смир-р-р-на!». И командир «Орла» вскидывал ладонь к виску, любуясь тем, как под звуки горна по флагштоку взвивался бело-голубым голубем Андреевский флаг. И мелодия горна на «Орле» переливалась дуэтом с горном на «Якуте». В бухте Сингапура теснились военные корабли и торговые суда многих стран, и только на русских кораблях утро начиналось так свежо, радостно и задорно.

За работы брались с юношеской горячностью даже степенные старшие лейтенанты. А браться было за что! В Сингапур прибыли сильно потрёпанные тихо­океанскими штормами — судовые механизмы требовали ремонта, существенными были потери и в такелаже.

Кроме того, часть команды была, в принципе, пехотной. Помимо 46 офицеров отряда и 250 гардемарин морского училища, на борту находились ещё 60 маль­чишек — кадет сухопутного кадетского корпуса. Из них Китицын сформировал 3‑ю роту, которую теперь офицеры гоняли на шлюпочной гребле и под парусом на ялике, обучая азам морского дела.

Но сегодня день был особый. Китицын отменил все работы и занятия. И не только потому, что это был день Светлого Воскресения (коки накануне варили пасхальные яйца, некоторые из них, развлечения ради, разрисовал кистью Рубцов), — сегодня экипаж «Орла» уменьшался на 25 человек.

Ещё в начале 19-го года командующий чехословацкими частями Гайда обратился к адмиралу Колчаку с просьбой направить в Морское училище во Владивостоке группу чешских юношей, пожелавших получить образование капитанов дальнего плавания. Зачем это понадобилось гражданам сугубо сухопутного чехословацкого государства, такой вопрос деликатно не задавался. Также не обсуждался и тот факт, что морское образование молодые чехи получали за чужой, русский, счёт.

Но на фоне общего грабежа, которым занимались чехословацкие союзники в России, вывозившие в своих нескончаемой длины эшелонах всё — начиная от долей золотого запаса Российской империи и кончая швейными машинками, — это приняли за мелкую деталь союзнических отношений.

Когда Китицыну представились 25 юношей в форме солдат Чехословацкого легиона, он принял их довольно сухо. К тому же капитан Оденгал, старший в этой команде морских неофитов, заявил, что они все как один желают учиться обязательно на штурманов.

— Почему именно на штурманов? Без инженер-механиков современный флот не создашь, — заметил Китицын.

— Диплом инженер-механика можно получить и в Праге. А пока у Чехословакии нет выхода к морю, на штурмана негде выучиться, — пояснил капитан.

Этот прагматизм ещё более укрепил неприязнь Китицына к новым питомцам Морского училища. Бывший командир черноморской подлодки был убеждён, что хороший моряк — это сначала чуть-чуть романтик, а потом уже профессионал, получающий за службу на море деньги. И в душе махнул рукой на этих чехов.

Однако легионеры оказались толковыми ребятами. Штурманскую науку, что называется, «грызли», в отличие от некоторых русских гардемарин, считавших, что на флоте, став мичманами, теорию дополнят опытом. У чехов не было готового флота в будущем, и они это прекрасно понимали. А когда в апреле чехи в строю гардемарин училища под огнём поднялись в штыки против красных партизан, сердце Китицына окончательно оттаяло.

Чехи, как и все, спали одетыми и учились с винтовкой у парты, усмиряли бунты не только русских егерей, но и пресекали бесчинства подразделений армии Гайды. Особым приказом Китицын разрешил автономному отделению Оденгала носить русскую морскую форму и с тех пор не отмечал разницы между бывшими подчинёнными Гайды и своими гардемаринами. Летом и осенью чехи совершили учебное плавание на «Якуте» в северную часть Тихого океана, показав себя перспективными судоводителями.

В переходе из Цуруги на Маджи, а затем до Сингапура из Гонконга чехи уверенно несли самостоятельные вахты. К апрелю 1920 года завершался курс обучения, и чехи, по согласованию со штабом Гайды, засобирались на родину.

Сегодня 2-я рота уменьшится на 25 штыков. Сегодня 25 чешских парней получат дипломы штурманов торгового флота.

В дверь каюты постучали. Вошёл, испросив разрешения, корабельный гардемарин Ландшевский. И обескуражил своего начальника вопросом:

— Господин капитан 1 ранга, а что прикажете по случаю выпуска чешского отделения играть?

Михаил Ландшевский был нештатным властелином корабельного оркестра «Орла». В январе, накануне оставления Владивостока, на железнодорожной станции Раздельная два взвода гардемарин и офицер пытались увлечь за собой юнкеров артиллерийского училища. Но юнкера безнадежно разложились...

В казармах училища царил революционный бардак, в хаосе которого Ландшевский приметил сваленные в кучу инструменты духового оркестра. За две 10-литровые канистры спирта несостоявшиеся артиллерийские офицеры без колебаний отдали гардемаринам не только пулемёт «максим» и три артиллерийских бинокля, но и весь набор медных труб. А большой пузатый барабан с тарелками вообще подарили «за так», в виде премии.

При выходе из Владивостока Ландшевский ухитрился протащить на «Орёл» весь свой музыкальный трофей. Узнай тогда об этом Китицын, без колебаний приказал бы всю музыкальную медь сгрузить обратно на пирс! Но не узнал. А теперь, возвращаясь на баркасе с берега на «Орёл» и поднимаясь по трапу, с радостью вслушивается, как оркестр Ландшевского играет «захождение» — как будто всё происходит не на сингапурском рейде, а это с Графской пристани Севастополя на линкор «Императрица Мария» прибыл комфлота адмирал Колчак...

Ландшевский, этот «музыкальный полиглот», мог играть на любом музыкальном инструменте без нот, на слух подобрав любую мелодию, будь то гитара, чопорный «беккеровский» рояль или солдатская гармонь-трехрядка. Ещё до войны Михаил считался у педагогов одарённым музыкантом, а теперь этот гардемарин мечтал, что, когда снимет погоны, обязательно вернётся к музыке. Ему снились восторженные оперные залы Вены и Парижа... А он покорит гордую Европу произведениями Глинки, Бородина, Чайковского, а может быть, и своими. Ещё во Владивостоке он собрал вокруг себя кружок таких же любителей музыки, и получился оркестр.

— Так что играть прикажете? — повторил Ландшевский, возвращая Китицына к реальности.

Командир «Орла» вопросительно взглянул на себя в зеркало, будто его собственное отражение должно было дать подсказку. Увы, зеркальный капитан 1 ранга сейчас смотрел на мир так же недоуменно, как и настоящий. Что играть? Кто б знал...

«Боже, царя храни» — нельзя. Во-первых, покойный император сам отрёкся от престола, а во-вторых, не только для чехов, но и для самих его же господ офицеров последний русский царь — персона критикуемая... «Марсельезу», погребальную Временного правительства? Нет, не стоит. После ухода из Владивостока и Севастополя как-то не хочется славить революцию, даже французскую. Слава, слава... Стоп. Решение найдено!

— «Славься» Глинки сыграете?

— Так точно, сыграем! — вытянулся Ландшевский.

— Тогда с Богом! Только без фокусов! — крикнул Китицын своему главному музыканту.

В Гонконге отряд посетил капитан французской армии, офицер военно-дипломатической миссии в России Зиновий Алексеевич Пешков, приёмный сын самого пролетарского писателя Максима Горького.

Правда, только в Великую войну бывший личный секретарь и крестник автора пьесы «На дне» стал офицером, а до 1902 года он был не Зиновием Пешковым, а Ешуа Золомоном Мовшей, родным сыном владельца нижегородской гравёрной мастерской. И навсегда остался родным братом Якова Свердлова, «президента» красной России. Братья развернулись на ниве русской революции вовсю, только по-разному. Лейтенант Рыбин имел неосторожность поведать о биографии этого военного дип­ломата гардемаринам накануне его визита.

Сначала всё было великолепно. Гостя встретил караул и оркестр. Трубачи выдули «Боже, царя храни» — нового гимна с февраля 1917-го ещё не утвердили. Офицеры продолжали держать руку у козырька, ожидая, что теперь прозвучит гимн Франции. Но вместо пылкой «Марсельезы» по ушам ударили рыдающие звуки «Мурки» — «гимна» одесских жуликов. Руки русских и французских офицеров упали вниз. Только капитан Пешков-Мовша, французский православный еврей, оторопело продолжал отдавать честь воровской мелодии.

— Лейтенант Рыбин, они что, с ума сошли? — обернулся Китицын, бледнея от ужаса. — Хотите француза мне угробить?

— А они не видят француза, ваше высокоблагородие! — по-унтерски зычно рявкнул Рыбин...

Музыкально-дипломатический скандал стоил труппе Ландшевского месяца без берега.

И всё же Китицын чувствовал себя не в своей тарелке. Он как-то неожиданно, вдруг, осознал, что может стать исторической фигурой! Примерно такой, какой для русского флота стал адмирал Франц Лефорт. Конечно, сейчас Чехословакия — новорождённое государство, не имеющее прямого выхода к морю. Нет и не было у неё никакого флота, морских традиций и национальных флотских кадров... Не было и нет!

Но, чёрт возьми, кто тогда, во второй половине XVII века, мог представить себе Московское царство грядущей морской державой? И царь всея Руси Пётр Алексеевич, посылая молодых дворян для обучения навигацким наукам в Амстердам и Лондон, пожалуй, находился в том же положении, что и он, вручая сегодня 25 ­молодым чехам дипломы штурманов. А этот чешский офицер Оденгал — чем не будущий флотоводец и морской министр?!

Тут Михаил Александрович поймал себя на том, что мысленно повторил то, что часто говорили его офицеры о своих чешских учениках. И, хотя Чехословакии до создания собственного военного и торгового флота, как от земли до неба, бесспорно одно — эта страна издала свой первый крик юного государства, в то время как его родина с более чем 200-летним флотом хрипит в предсмертных судорогах.

...Однако пора! Командир «Орла» ещё раз оглядел себя в зеркало, надел фуражку и ловко взлетел по трапу...

Выслушав рапорт старшего офицера и поздоровавшись с гардемаринами и офицерами, Китицын вышел к середине строя. Сегодня впереди линии белых форменок на палубе «Орла» стояла шеренга из 25 уже переодетых в штатское людей. Один только капитан Оденгал был в военной форме — пришил к кителю русского пехотного офицера свои погоны.

Генерал Гайда телеграммой приказывал своим подчинённым вернуться на родину английским пароходом, и с момента её получения чехи уже не считались питомцами Владивостокского морского училища. Необычным на палубе крейсера было и то, что на этом построении гостями были все свободные офицеры с «Якута», — Китицын заметил среди них улыбающиеся лица Недлера и Рыбина. Наступила торжественная тишина, только волны плескались о борт крейсера да тёплый ветер шелестел чем-то в верхушках мачт.

— Господа союзники! — начал было Китицын, но тут же осёкся, поняв, что официальный тон сейчас неуместен, непростителен. И просто, хорошо улыбнулся: — Друзья! Боевые наши соратники! Больше года мы с вами сражались, служили и покоряли море вместе, плечом к плечу. Мы были под пулями в приморской тайге, мёрзли в походе в северных широтах, мы вместе дошли до южных морей.

Мы сроднились с вами, говорю это от имени экипажей «Орла» и «Якута», сегодня мы провожаем вас так же тепло и с той же грустью, как провожали бы родных братьев.

Воды южной части Тихого океана видели за сотни лет отважных португальских, испанских, французских, голландских и английских мореплавателей. Были здесь и славяне — моряки экипажей кораблей русских адмиралов Лисянского, Крузенштерна, Лазарева и Литке, но славяне русские, подданные Российской империи.

Сегодня вы, чешские моряки, граждане независимой Чехословацкой Республики, открываете Тихий океан и вливаетесь в семью мореплавателей мира. Я от имени команд учебного Практического отряда Владивостокского морского училища и от себя лично поздравляю вас, господа штурманы! Отныне вы полноправные хозяева капитанских мостиков во всех океанах планеты!

И как бы ни сложились ваши судьбы, помните: вы — ученики славной школы русских моряков. Вы в своём морском рождении осенены Андреевским флагом. Даст Бог, вы будете теми, кто станет создавать чехословацкий флот. Вдох­ните в его душу всё самое лучшее, чем гордятся русские моряки, — верность Родине и любовь к морю, готовность к самопожертвованию и великодушие к поверженным врагам. Как говорят русские моряки, семь футов вам под килем... И дай вам Бог...

Китицын не договорил, чувства переполняли его. Он, боевой офицер, прошедший две войны, сейчас готов был разрыдаться, как гимназистка. Дрожащей рукой снял с головы фуражку и осенил строй чехов широким крестом.

Ландшевский, сообразив, что никакой команды не будет, сам махнул рукой оркестру. Величественные звуки глинковского «Славься!», гимна славянскому духу, разнеслись над рейдом Сингапура. И тут грянуло «ура!». Клич, вспыхнув в офицерской шеренге крейсера, как лесной пожар, молниеносно охватил строй гардемарин и через секунду гулким эхом отозвался на стоявшем борт о борт «Якуте». На палубы стоявших по соседству судов и на портовые пирсы Сингапура высыпали толпы любопытных — с чего это вдруг разорались хором, как сумасшедшие, эти странные русские?

Отгремело. Китицын пришёл в себя, надел фуражку и громогласно произнёс:

— По случаю первого в истории мирового мореплавания выпуска штурманов чехословацкого флота команды «Орла» и «Якута» дают праздничный обед. Господа офицеры, прошу в салон!

— Виноват! — из строя шагнул капитан Оденгал. Лицо этого высокого белокурого офицера сегодня тоже сияло какой-то особенной значимостью. — Мы тоже приготовили маленький сюрприз нашим русским друзьям и учителям. Когда-то ваш император Пётр Великий поднимал кубок за учителей своих — за шведов, разбивших его под Нарвой. И, хотя мы воевали не друг с другом, а вместе, мы тоже хотим сегодня поднять бокалы за наших учителей.

— Господин капитан 1 ранга, — обратился он к Китицыну, — прикажите поднять на борт «Орла» и «Якута» то, что сейчас привезут эти шлюпки. — И Оденгал показал рукой на две шлюпки, управляемые смуглыми гребцами, — обе шли от берега к русским кораблям.

«То» оказалось двумя огромными ящиками французского шампанского и этажерками из широких подносов, на которых аппетитно были уложены тушки жареных поросят — пунктуально выполненный заказ одного из шикарнейших син­гапурских ресторанов. Оказалось, Оденгал и все остальные чехи в складчину, из денег, присланных штабом генерала Гайды, сделали такой щедрый подарок, желая хорошо отметить прощание со своими учителями.

Кают-компания «Орла» превратилась в банкетный зал. Тосты следовали один за другим. Пили за возрождение Российского флота и рождение флота чешского. Пили за благополучный путь Практического отряда. Пили за вечную память павших друзей. Ландшевский был в ударе — его дивный тенор и струны гитары то нагоняли на глаза слушателей слёзы тихой печали, то всплескивали шум весёлого смеха. Под конец этого памятного обеда, который незаметно перешёл в ужин, с места поднялся Оденгал и потребовал тишины.

— Братья! Славяне! Мы были рядом в бою с большевиками, мы получили из ваших рук дипломы штурманов. Я знаю, что между чехословацким командованием и русским командованием есть много разногласий. Но между нами никогда не было и нет разногласий. Я пью за вашу победу, за освобождение России от большевиков, полную чашу! — Он поднял под самый подволок кают-компании бокал с шампанским. — Но, — другой рукой чешский капитан придержал уже потянувшиеся к нему чокаться бокалы, — я хочу, чтобы каждый из вас помнил и знал, что если ваша родина отвернётся от вас, то в трудную минуту каждого ждёт дом в Праге. В Чехо­словакии у вас есть 25 братьев. Я пью за наше братство, господа!

Но ни одна рука в белом рукаве русского офицерского кителя не протянулась навстречу бокалу Оденгала. Будто за столом объявили траур — мрачными стали лица русских офицеров с «Орла» и «Якута». Каждый из них, слушая этот тост, вдруг с ужасной ясностью увидел своё будущее.

Капитан Оденгал сказал им сейчас о том, о чём они сами боялись признаться самим себе. О том, что хотя у чешских моряков нет флота, нет моря, но есть страна, которая их ждёт. Есть родные дома, в которые они вернутся, если только останутся живы. А как жить им, офицерам разгромленного русского флота, рухнувшей империи, если родина отвернётся от них?

На следующий день под марш «Прощание славянки» чехи, вдоволь наобнимавшись на прощание, пересели на английский пассажирский пароход, следовавший курсом по Суэцкому каналу. Для них главное — дойти до Чёрного моря, а там по Дунаю вверх — и недалеко уже до тихой реки Влтавы с острыми шпилями старинных замков Златой Праги.

Увы, молодая Чехословацкая республика так и не стала морской державой, а штурман Оденгал так и не стал ни адмиралом чешского флота, ни первым морским министром своей страны. Есть только один бесспорный исторический факт в истории Чехословакии: до 1938 года, до оккупации её немецко-фашистскими вой­сками, эта страна имела небольшой, но рентабельный фрахтовый торговый флот. И капитанами на нём были чешские судоводители русской выучки, выпускники Владивостокского морского училища, «птенцы гнезда Китицына».

Пятого мая 1920 года транспорт «Якут» и крейсер «Орёл» вышли из Сингапура, где случилась возможность починиться в доке, и полным ходом пошли к Индии. А покинув порт Калькутта и просемафорив друг другу: «Счастливого плавания!», стали расходиться разными курсами.

Практический отряд Владивостокского морского училища вынужден был на время разделиться. «Орёл», благодаря телеграмме морского агента в Японии Дудорова, сразу получил от английской судоходной фирмы груз для доставки его в Порт-Саид на Суэцком канале, а значит, и полный запас угля, и небольшой аванс.

«Якуту» повезло меньше. Груз чая, который он должен был доставить в Порт-Саид, ждал его на Цейлоне. Китицын почти весь аванс потратил на закупку угля для транспорта, но его всё равно не хватило.

Выход нашли корабельные гардемарины Владимир Каппель и Антон Дорошковский. Сын прославленного генерала колчаковской армии и польский дворянин не знали себе равных в управлении парусом на ялике и, поразмыслив, предложили старшему лейтенанту Недлеру вооружить транспорт... парусами. Правда, рангоут транспорта не позволял поставить прямые паруса.

Идею приняли с восторгом! Тем более что парусный «Якут» должен был пройти мимо Сейшельского и Мальдивского архипелагов, Андаманских островов и острова Маэ — экзотических оазисов суши в водной пустыне Индийского ­океана.

Гардемарины «Орла» с нескрываемой завистью смотрели теперь на «Якут», где кипела работа по креплению парусов. Уже через два дня на мачтах заполоскались на ветру белоснежные полотнища: на фок-мачте подняли бом-кливер, средний кливер, кливер и фор-стень-стапель, на гроте — грот-стень-стапель, грот-брам-стень-стапель, а на бизань-мачте — гаф-топсель, апсель и крюйс-стень-стаксель.

Набор косых парусов представлял собой сочетание парусного вооружения бригантины и баркентины, и любой «волк» парусного флота смотрел бы сейчас на «Якут» с недоуменным презрением, но что было делать...

Изменился транспорт не только внешне. Китицын оставил на «Орле», помимо машинной команды, всех тех, кто попал в гардемарины по воле обстоятельств Гражданской войны: кадеты сухопутного корпуса, гардемарины из числа студентов университетов... Ясно: едва кончится война, все они вновь станут сухопутными людьми, никак не связанными с морем.

Например, Рубцов и Ландшевский будут служить родине в художественной мастерской и в оперном зале, а не на капитанском мостике. Зато на «Якут» были списаны все гардемарины, учившиеся в Морском корпусе в Петербурге, — они будущие офицеры военного флота, и их будет кормить только море.

Корабельные гардемарины Беркалов, Дросси, Каппель, Дорошковский, Добровольский, барон фон Розен, Ушаков, Синявин, Небольсин 4-й, Диков, де-Симон, де-Ливрон 3-й, Долгоруков 2-й, Тучков, граф Канкрин, Ханыков, барон Майдель 2-й, Чухнин, Берг 2-й...

Старший лейтенант Недлер диктовал Китицыну фамилии тех, кого стоило отправить в море под парусами, а перед командиром «Орла» словно кто-то листал учебник по истории Российской империи, истории фамилий, представители которых из поколения в поколение служили русскому государству.

Вскоре в каютах, в кубриках и на палубе «Якута» установилась какая-то особая, чисто военно-морская, военно-дворянская психологическая атмосфера. Та, в которой дисциплина и мера товарищеских отношений между сослуживцами определены даже не святым Корабельным уставом, а переданы по наследству непресекаемой вереницей предков.

Едва за горизонтом скрылся дымок труб «Орла», Недлер приказал поднимать паруса... Попутный муссон подхватил «Якута» и понёс к Цейлону. Лаг показал ход 10 узлов. Впервые обед в кают-компании транспорта проходил не под приглушённый гул корабельных машин — в распахнутые иллюминаторы тёплый ветер приносил лишь шум рассекаемых форштевнем волн. Лейтенант Рыбин налил себе в бокал сухого вина и, постучав ложечкой по его хрустальному боку, потребовал тишины.

— Господа! Сегодня я предлагаю поднять бокалы за доблестный парусный русский императорский флот, за флотоводцев и матросов нашего Отечества, двести лет служивших Родине под парусами! Вечная память Петру Великому, адмиралам Апраксину, Синявину и Спиридову, Ушакову и Грейгу, Лазареву, Крузенштерну, Невельскому, Литке и Казакевичу! Вечная память русским матросам, сражавшимся под парусами со шведами, турками и французами и открывавшим новые земли! Вот уж не думал не гадал, что нам в начале двадцатого века придётся идти под парусами в Индийском океане... Так выпьем же за то, чтобы наш переход был удачным и чтобы наши гардемарины были так же ловки в управлении парусами, как и экипажи кораблей Крузенштерна и Лисянского!

Тост встретили гулом одобрения...

* * *

...Двадцать семь суток парусный «Якут» шёл из Цейлона в Порт-Саид. Изнуряющий зной сменялся внезапными короткими, но жестокими штормами. Паруса едва успевали убрать, и Недлер отдавал приказ запустить машину, сжигая драгоценный уголь.

Это была замечательная школа мореходного искусства! Ещё в паре с «Орлом» гардемарины «Якута» прошли Японское, Жёлтое, Восточно-Китайское, Южно-Китайское, Андаманское моря, преодолели Бенгальский залив... И уже под парусами пройдя проливом между полуостровом Индостан и островом Шри-Ланка, взяли курс на зюйд-вест — к архипелагу Мальдивских островов.

И если год назад — в разгар сухопутных боев 1919-го — командование Владивостокского мореходного училища боялось, что моряки превратятся в пехоту, то теперь опасалось того, что будущие офицеры забудут сухопутную тактику. А ведь по прибытии в Севастополь их могут сразу же отправить на фронт... Поэтому, едва оставив за кормой остров Суматра и завидев на траверзе правого борта берега Андаманских островов, капитан 1 ранга Китицын задумал провести учебный десант.

Острова эти — печальное место британских колониальных владений. Волны омывали клочки земли, насыщенной гнилыми болотами, испаряющими тропическую лихорадку. Был бы жив Витя Татаринов, «шестнадцатилетний капитан», обязательно бы вспомнил рассказ «Сокровища Агры», в котором перо английского фантаста указало на каторжную тюрьму, расположенную на одном из этих островов. Тюрьмы, правда, с палуб русских кораблей не заметили.

Когда по маленькому пустынному островку ударили 120-мм и 75-мм орудия с «Орла» и две 47-мм пушки с «Якута», он чуть не рассыпался в океане. Прибрежные заросли срезали густые пулемётные очереди, а со шлюпок в пену прибоя прыгали гардемарины с винтовками наперевес. Морское «ура!» гремело на песчаном пляже. Группы гардемарин рассредоточились в чёткие стрелковые цепи, затрещали винтовочные выстрелы...

Целый день на разгромленном островке шли полевые занятия — стреляли по мишеням из винтовок, наганов и пулемётов, бросали учебные гранаты. И несмотря на то что корабельные артиллеристы ни разу не попали в плавучие мишени, день десанта показал, что в Севастополь шли не только лихие мореплаватели — шли бойцы.

...Непроглядная жаркая африканская ночь. Во мраке Индийского океана не видно ни огонька, и лишь блики лунного света, прорвавшись в щели между облаками, искрятся на гребнях волн. Верхняя палуба «Якута» на ночь становится большой спальней — духота выгнала людей из привычных кают и кубриков. Вместе с корпусом судна покачиваются гамаки — море, как заботливая мать младенца, убаюкивает засыпающих моряков. До зари транспорт дрейфует со спущенными парусами и с остановленной машиной недалеко от Мальдивских островов.

Командиру «Якута» Недлеру в эту тихую тропическую ночь как-то особенно думалось о вверенном ему корабле, и о самом походе, и о своей судьбе. Потомок немецких дворян, приглашённых в Россию Екатериной Великой и уже более века служивших русской короне верой и правдой, Герман не считал для себя возможным отречься от России и вернуться на родину далёких предков.

Хотя немало флотских офицеров — из прибалтийских баронов — бежали после революции в Ригу и в Ревель, а иные, такие, как бывший старший офицер «Новика» капитан 2 ранга Граф, перешедший на службу в новорождённый финский флот, прямо продавали свой кортик юным адмиралтействам в Варшаве, Софии или Бухаресте.

Окончив в 1908 году Морской корпус и до самой революции прослужив в составе Сибирской флотилии, старший лейтенант Недлер сознательно и твёрдо защищал идею Белого дела. И не потому, что красные лишили его имущества или истребили кого-либо из близких. Профессиональному военному и, следовательно, конформисту Недлеру была чужда, казалась бредом идея интернационального безгосударственного общества, которую пытались осуществить большевики.

Но сегодня, меряя шагами ходовой мостик, он, пожалуй, впервые задумался о причине краха не только военно-морских сил, но и всего государства. Как кадровый офицер, он на примере флота мысленно охватил весь путь иллюзий о мощи Российской империи.

Уже с царствования императора Александра I Благословенного, считал Недлер, русский военный флот навсегда утратил самостоятельное боевое значение. Принимать участие в решении судеб стран мира его допускали исключительно в составе союзных флотов, прежде всего английского. Так было в эпоху наполеоновских войн и в знаменитом Наваринском сражении.

В январе 1904 года кадет Морского корпуса Недлер был убеждён, что Япония, как островное государство, была обречена. Что стоит флоту Николая II отрезать от внешнего мира Страну восходящего солнца? Увы... Броненосные армады русских дальневосточных эскадр отстаивались в базах, ничем не угрожая японским морским коммуникациям. Только малочисленный Владивостокский отряд крейсеров, дела которого, считал Недлер, затмила громкая, но бессмысленная гибель «Варяга», «Корейца» и «Стерегущего», вызвал серьёзное беспокойство в Токио.

Война с Германией ещё раз доказала стратегическую слепоту и гибельную нерешительность царского адмиралитета. Лишь адмиралы Эссен и Колчак были счастливым исключением!

Транспорт «Якут» дрейфовал сейчас в тех водах, где рвали английские торговые пути немецкие лёгкие крейсера «Карлсруэ», «Кёнигсберг», «Эмден» и вспомогательный крейсер «Кайзер Вильгельм дер Гроссе». В просторах Индийского и Тихого океанов, где безмятежно царил торговый флот Великобритании, они вели себя, как лиса в курятнике! Один лишь «Эмден» за три месяца захватил 23 парохода, потопил русский крейсер «Жемчуг» и французский миноносец «Мускэ».

И, чёрт возьми, Недлер подчас гордился, что он тоже немец! За то, что только против одного «Кёнигсберга» англичане выслали линкор, 9 крейсеров и два монитора! Вдогонку «Эмдену» «британский лев» направил два броненосных крейсера, три крейсера и ещё по одному крейсеру командировали французские и японские ВМС. Итого: 12 против одного и 7 против одного!

Флоту Германской империи было отчего торжествовать! Будучи самым молодым в Европе, он заставлял трепетать лордов британского адмиралтейства, ощущать то, о чём они, казалось, навечно забыли после Трафальгара, — ужас от мысли, что кто-то дерзнул ворваться в их колониальные воды.

И были бы способны на это русские ВМС? Тот же «Новик» или серия балтийских «Новиков» могли бы, например, попытаться полностью прекратить торговое сообщение между Германией и Швецией. Могли бы... Вот только одна причина помешала, тут Недлер раздражённо пыхнул трубкой, русский адмиралитет, в своём подавляющем большинстве, на море воевать не умел и по-настоящему не хотел этому учиться!

...За спиной послышались шаги. Герман обернулся и узнал статную фигуру старшего офицера.

— Не спится, Александр Гаврилович?.. Вы же отстояли вахту.

— Да что-то душно стало. Проснулся, и как-то раздумалось... — промолвил Рыбин и встал рядом с командиром «Якута».

Крупные звёзды ярко сияли в вышине тропической ночи. Корабль слегка покачивало. Офицеры до самой зари стояли, думая каждый о своём, не обмолвившись больше ни словом, будто боясь прервать могучий сон океана.

Иллюминаторы в кают-компании «Орла» распахнуты до отказа. Воздух будто плавится от жары. В океане тоже было не легче, но там спасали тугой ветер и охлаж­дающая близость воды. Тут, в Порт-Саиде, где сгрудились десятки судов, выползших из узкой кишки Суэцкого канала, зной невыносим — недалёкие аравийские пустыни дышат горячими ветрами.

Вестовой поставил на стол стаканы воды со льдом и бесшумно удалился. Лица сидящих за столом офицеров удручены, но не только из-за жары.

— …Вот такое получается положение... Пока не представляю, что делать, — закончил свой нерадостный рассказ Китицын и с наслаждением припал к стакану с водой.

Командир крейсера «Орёл» собрал у себя командира «Якута» и старших офицеров обоих судов Практического отряда Владивостокского морского училища, чтобы сообщить об итогах своего очередного визита к коменданту порта.

У входа в Суэцкий канал в Красном море произошла встреча «Орла» и «Якута» — крейсер уже больше недели ждал транспорт. Расплата за доставленный груз цейлонского чая позволила без помех преодолеть Суэцкий канал. Впереди было Средиземное море — Европа, а значит, Россия и Севастополь! Команды, пережившие тяжёлые переходы через Тихий и Индийский океаны, были радостно взбудоражены — ведь ещё чуть-чуть и — родина!

Но — увы... «Взлёт надежды окрылённой» сбили союзники-англичане. Едва «Орёл» бросил якорь в бассейне Хуссейн — «отстойнике» для судов, вышедших из Суэцкого канала, — на английском катере на борт крейсера был доставлен средиземноморский агент Добровольного флота.

Морской чиновник был решителен и неумолим! Крейсер мобилизовали в военный флот в 1914 году из Добровольного флота в связи с войной с Германской империей. Поскольку война уже закончилась два года назад одновременно с кончиной Германской империи, судно должно быть возвращено Добровольному флоту! Военная команда должна быть списана на берег, крейсер разоружён, а Андреевский флаг спущен!

Это был сильный удар. Неизвестно, чем бы всё это закончилось, если бы не шутка корабельного гардемарина Рубцова. Пока агент с царской важностью зачитывал потрясённой команде предписание, Николай быстро на листке бумаге карандашом набросал его портрет... и вручил натурщику, когда тот сложил свою официальную ноту. Все онемели, ожидая, что сейчас тот взорвётся от такой дерзости! Но агент всмотрелся... и его чопорное лицо вдруг расплылось в широкой улыбке.

— Здорово! Вылитый я. А сам я только зверей рисую. Людей не умею, даже дома и корабли какие-то косые выходят. Вот зайцев там всяких, медведей... Да только и забыл, когда их живых-то и видел...

Словом, агент клюнул на крючок изобразительного искусства гардемарина Рубцова. Гостя заговорили, увели в кают-компанию... Был использован весь корабельный арсенал соблазнения — волшебный голос Ландшевского, талант кока и разведённый спирт из запасов доктора Доброклонского. Портовый катер до темноты болтался у борта «Орла», ожидая пассажира. Чиновник Добровольного флота совершил экскурсию по крейсеру, восторгаясь работами Рубцова. Под вечер он едва ворочал языком, утомлённый гостеприимством моряков.

Рубцов, улучив минутку, отвел Китицына в сторонку.

— Господин капитан 1 ранга, выяснил я следующее. Ему не столько крейсер нужен, сколько посудина, чтобы везти груз в Югославию. Добровольный флот гоняет своих «купцов» в Адриатическое море — в Дубровник. Словом, если мы согласимся этот груз туда доставить, он крейсер отбирать не будет. Обещает, что заплатит хорошо. А в Югославии есть шанс связаться с нашим правительством. Что делать?

Китицын на минуту задумался. Конечно, этот «любитель живописи» из Добровольного флота — аферист с головой. Он, пока отпуская «Орёл» в Дубровник, экономит на найме экипажа большую сумму. И кроме того, Адриатика — это несколько дальше на запад, чем предполагал идти крейсер. Проще было бы махнуть прямиком через Дарданеллы и Босфор в Чёрное море, а там до Севастополя... Но если бы да кабы. На одном «Якуте» с такой оравой — два экипажа будет, если сдадим «Орёл», — через Средиземное море не перейдёшь. Да и на что перейдёшь? Денег ни копейки, угля — крохи...

— Ладно, чёрт с ним! — он махнул рукой. — Скажи, что согласны. Завтра утром вместе со старшим офицером поедете к нему в контору заключать контракт, аванс возьмите обязательно!

Рубцов, кивнув, исчез.

На следующий день контракт был подписан, выдан аванс, и началась погрузка. Китицын распорядился выдать команде давным-давно забытое жалованье — пусть люди хоть на день сойдут на берег, отдохнут от службы. Офицерам даже разрешил сход на берег в штатском. На «Орле» и «Якуте» повеселели.

Но верные «союзники» — англичане — остались верны себе. Комендант порта не разрешил не только закупку продовольствия, воды и угля, но и выход в море. Китицын раз за разом наносил визиты в контору порта — сегодня надменный британец даже не принял его. Нельзя было выйти в море, но ещё менее возможно было оставаться в Порт-Саиде — и на «Орле», и на «Якуте» появилась нужда во всём.

— Прямо и не знаю, как быть? — повторил Китицын, поставив пустой стакан на стол.

— Михаил Александрович, не переживайте, — подал голос Недлер. — В крайнем случае, придётся сдать «Орёл», предварительно продав с него всё что можно. На эти деньги нужно закупить продовольствия и угля, сколько выйдет, и под парусами, на строгом пайке дойти до Константинополя. А там затребовать помощи от русского посольства. А вообще, как говорят на Руси, утро вечера мудреней, давайте этот трудный выбор назначим на завтра.

Все заулыбались, услышав, как Недлер с педантичной немецкой чёткостью произнёс русскую пословицу. Но предложение командира «Якута» приняли — не на ночь же глядя начинать сдачу крейсера.

Лейтенант Рыбин ещё на борту «Орла» отпросился у командира транспорта на берег. Недлер кивнул:

— Конечно, конечно, Александр Гаврилович, идите. А я останусь на борту — мне нужно продумать план подготовки к походу до Константинополя! — Командир «Якута» не сомневался в исходе грядущего общения с администрацией порта.

В штатском белом костюме, лишь сунув в карман револьвер, Рыбин медленно шагал по набережной Порт-Саида. Чёрную тёплую ночь оглушали громкие мелодии из нескончаемой вереницы ресторанчиков и кафе, в крошечные лавчонки криками зазывали покупателей торговцы...

Ничего обременительного лейтенант покупать не хотел — захламлять тесную каюту не было нужды, а для дома... Он сам себе не мог ответить, где его дом? Из Севастополя, где пьяные матросы разгромили его офицерскую квартиру, он сбежал в декабре 1917-го. В Петрограде? Из родительского дома он с начала 18-го не получал никаких вестей.

А, ладно! Кутить так кутить! Может быть, через сутки они будут под парусами в ужасной тесноте ковылять в Константинополь и на обед, ужин и завтрак подадут только воду и сухари... Он выбрал ресторан поприличней, но и без слепящего шика. В сумраке зала негромко пиликала скрипка, суетились официанты... Сделав заказ от души: коньяк, шампанское, жаркое, — Рыбин, опрокинув бокал шампанского и потягивая коньяк, стал с любопытством разглядывать публику.

Странно, женщин почти нет. Чопорные английские офицеры британского флота, несколько оживлённых французов... Желтолицые японцы, китайцы. В ослепительно белой форме прощеголяли офицеры флота США — все, как на подбор, мускулистые, загорелые, уверенные…

Наблюдения лейтенанта прервал громкий смех за соседним столиком. Трое господ в отличных костюмах бурно что-то обсуждали между собой. Рыбин прислушался. Язык был какой-то необычный, но вот лица у всех троих были явно не европейские. И вдруг один из них неловко задел бокал, и вино выплеснулось на отутюженные брюки. «Вот падла!» — громко ругнулся неуклюжий и полез за салфеткой. На пальце правой руки блеснуло золотое обручальное кольцо.

Рыбин обомлел. Свои! Так чётко и быстро мог выругаться только свой, русский от рождения. Он уже хотел подойти к соотечественнику, но осёкся. Продолжали говорить не на русском. Офицер стал всматриваться в залившего свои брюки... Будто на фотопластинке в проявителе, из памяти медленно всплывало лицо этого человека. О, чёрт! Рыбин ощутил, как по спине пробежала струйка холодного пота, хотя в зале ресторана было градусов 30 жары, не меньше.

…Шестое октября 1916 года. В Северной бухте Севастополя высился линкор «Императрица Мария». Штурман лейтенант Рыбин — на вечерней поверке штурманских электриков. После команды «Разойдись!» матросы выкуривают по цигарке перед сном.

— Ваше благородие! — обращается один к офицеру. — Вот мы тут с корешом гутарим, взрыв одной торпеды может выдержать наша «Маша»?

— Если ты, братец, о линкоре «Императрица Мария» спрашиваешь, — поправляет его лейтенант, — то при его водоизмещении корабль имеет уровень непотоп­ляемости даже в несколько торпед. А если о какой-нибудь «Маше» с Исторического бульвара «гутаришь», то сколько и чего она сможет выдержать — не знаю...

Матросы заржали. Любопытный вдруг с какой-то злостью пнул носком ботинка переборку и сквозь зубы рыкнул: «Вот падла!»

А на следующее утро под линкором, казалось, распахнулись врата ада...

Стоп! Рыбин прервал поток воспоминаний. Так можно сойти с ума. Ведь эти трое — матросы с «Марии». Вот два штурманских электрика и тот... Да это же рулевой с линкора! Но ведь они же погибли при взрыве! Нет, не может быть...

Загадочная троица тем временем закончила ужин и вышла на улицу... Рыбин, боясь потерять их в толпе, поспешил следом и проводил до самой гостиницы. Портье сообщил, что указанные им господа — коммерсанты из Голландии.

Лейтенант выбежал из гостиницы. Голова работала быстро и чётко... Он уже не сомневался, — какая тут к чёрту мистика! — что «коммерсанты из Голландии» — воскресшие моряки с линкора «Императрица Мария». И что их чудесное спасение может вывести на организаторов катастрофы.

Воображение рисовало захватывающую картину: на «Орле» бывших матросов доставляют в Севастополь, и там, в зале Морского суда, перед командованием русского Черноморского флота их свидетельские показания раскрывают тайну гибели его корабля.

...В дверь каюты командира «Орла» лейтенант замолотил кулаками:

— Господин капитан первого ранга! Михаил Александрович! Проснитесь!

Дверь медленно отворилась, и выглянул изумлённый заспанный Китицын.

— Необходимо срочно отправить со мной в гостиницу вооружённый караул для захвата матросов с «Императрицы Марии»!

— Какой Марии? — не понял каперанг. — В какую гостиницу?

— В Порт-Саиде, в порту, я в ресторане узнал трёх бывших матросов с линкора «Императрица Мария», которые погибли при взрыве корабля в 1916 году. А сейчас они «воскресли» и стали голландскими коммерсантами, и если мы их поймаем, то узнаем, отчего погиб мой корабль, — сбивчиво выпалил Рыбин.

Командир «Орла» с сомнением посмотрел на него и с подозрением втянул носом выдыхаемое Рыбиным амбре. Аромат заказанного и выпитого в ресторане коньяка знакомо овеял ноздри бывалого офицера. Он понимающе хмыкнул.

— А вы, лейтенант... того... много выпили? — по-дружески поинтересовался Китицын.

— Триста граммов французского коньяка и бокал шампанского! — отчеканил Рыбин.

— А закусили?

— В общем-то, не успел. Они собрались уходить, и я побежал за ними, — честно признался бывший штурман линкора.

— Кто собрался уходить? — опять не понял командир «Орла».

— «Воскресшие» моряки с линкора «Императрица Мария», то есть сейчас они выдают себя за голландских коммерсантов... — опять принялся объяснять Рыбин, но Китицын, ухмыльнувшись, прервал его и повернулся к подошедшему вахтенному офицеру.

— Дайте указание постелить Александру Гавриловичу в кают-компании на диване. Утром разберёмся! Мёртвые или живые, диверсанты или коммерсанты... Помилуйте, второй час ночи... — зевнул Китицын и захлопнул дверь.

— Пойдёмте, Александр Гаврилович, — тронул лейтенанта за рукав вахтенный, — утро вечера мудренее.

Рыбин шумно протестовал, но ощутил, что его уже ведут по коридору от командирской каюты, ловкие руки тихо валят на диван, сбрасывают с ног ботинки... Через несколько минут алкогольные пары сделали своё дело, в голове лейтенанта мысли завертелись путаной каруселью, погружая в тяжёлый сон.

В то время, когда Рыбин объяснялся с вахтенным офицером «Орла», в номере одного из дорогих отелей Порт-Саида трое голландских коммерсантов нервно ходили вокруг столика с телефоном. Только вместо амстердамского акцента звучал чистый русский язык, сдабриваемый сочным матросским матом.

— Дык я вам говорю, что надо срочно звонить консулу! — истерично орал тот, в котором Рыбин в ресторане узнал своего рулевого.

— Брось! Почудилось тебе, что тот хлыщ в ресторане — офицер с линкора. Что, мы своих офицеров не помним? Их всех в Севастополе братва давно на корм рыбам пустила. И откуда взяться здесь черноморцу? Те две посудины под Андреевским в бухте Хуссейна с Тихого океана! — успокаивали его остальные. — Плюнь!

— Нет! Нет! Чует моя душа, узнал он меня, узнал! — и в отчаянии стал крутить ручку телефонного аппарата.

Едва прозвучал зуммер, как его голос мгновенно изменился, и в трубку зажурчала речь уверенного в себе гражданина процветающей нейтральной страны:

— Мадемуазель, соедините меня с консульством Голландии!..

Китицын вновь лёг в койку, слыша, как уводили возмущённого Рыбина. Видно, парень расслабился, а нервы-то сдали. Чёрт, сон сбил! Михаил Александрович ворочался в душной темноте, тщетно пытаясь вновь заснуть. М-мм, однако, странное лейтенанта посетило видение. Ну, выпил лишнего, с кем не бывает... Но почему вдруг линкор «Императрица Мария»?

Как каждый офицер-черноморец, Китицын болезненно переживал гибель этого корабля, а для Рыбина — бывшего штурмана линкора — дата 7 октября 1916 года вообще «чёрная страница» в жизни.

Несмотря на внезапное пробуждение, Китицын всё же понял суть пьяных криков лейтенанта. Привиделось, что в ресторане ужинали три бывших матроса с линкора, которых сочли погибшими. А если не привиделось... Если он не обознался?!

Тут Михаил Александрович вспомнил, что летом 1917 года, незадолго до ухода в практическое плавание отряда Отдельных гардемаринских классов, его вызвали в Адмиралтейство. Офицер-контрразведчик Морского министерства показал ему латунный карандаш, чуть толще обычного. В ответ на немое изумление Китицына он пояснил:

— Это не карандаш. Это миниатюрный механический взрыватель германского производства. Легко прячется, например, в бескозырке. Если сунуть такой «карандаш» к снарядам артпогреба любого корабля, то через несколько часов этот корабль можно вычеркивать из списков флота.

— А этот экземпляр откуда?

— Вы, наверное, слышали о подрыве итальянского линкора «Леонардо да Винчи»? Два таких взрывателя нашли среди снарядов. Не сработали... Видимо, только это и спасло корабль от полного уничтожения. Кто-то из команды подложил их, но кто именно? Один союзники подарили нам — для изучения. Есть мнение специалистов, что такие «карандаши» послужили причиной взрывов на английских транспортах со снарядами в Архангельске. И главное, — офицер приглушил голос, — думаю, что кто-то подбросил такие штучки и на наш линкор в Севастополе. На «Марию»…

— Но при чём тут «Орёл» гардемаринских классов? — поразился Китицын, наконец уяснив связь этого разговора со скорым уходом крейсера. — Наш корабль скромный, учебный...

— Видите ли, — остановил его контрразведчик, — на «Орле» сосредоточены, как принято говорить, без пяти минут офицеры — свежий резерв офицеров русского флота. И в германском адмиралтействе это прекрасно знают. В походе будьте внимательны — как бы на крейсере не появились подобные сувениры. По агентурным данным, у вас среди матросов завелись неблагонадёжные. А эти субъекты за деньги могут продать и взорвать кого угодно. Ради «мира без аннексий и контрибуций» спокойно отправят на тот свет сотни своих сослуживцев!

И Китицын был начеку, в походе держа артпогреба наглухо задраенными и под караулом гардемарин, а во время учебных стрельб ставил там офицеров со строжайшим наказом — глаз не спускать с рук матросов. И хотя ловил удивлённые взгляды в ответ на эти распоряжения, всегда сухо ронял: «Исполняйте!» Лишь в ноябре 1917-го, когда в Гонконге избавился от матросов, вздохнул спокойно.

Конечно, ещё в октябре 1916-го в Севастополе поговаривали о диверсии. Не исключил эту причину в заключении, подготовленном на основе итогов работы следственной комиссии, и авторитетнейший академик Крылов.

Правда, говорили также и о частном письме комфлота морскому министру, где тот решительно отметал подозрения в существовании немецких шпионов. Китицын догадывался, точнее, чуял, почему адмирал Колчак занял такую позицию. Ведь адмирал Григорович — член кабинета министров Императорского двора Государыни Александры Фёдоровны. Толки об измене царицы-немки и об её вмешательстве в дела государства и вооружённых сил не умолкали даже в высших кругах общества.

Помимо «Императрицы Марии», Черноморский флот имел ещё два новейших однотипных линкора — «Император Александр III» и «Императрица Екатерина II». Но немецкие диверсанты якобы потопили только «Марию», названную в честь вдовствующей императрицы, матери двух императоров и ряда великих князей.

Нынешняя императрица смогла родить лишь одного, очень болезненного наследника — «подрубила» династический дуб царского дома Романовых! В условиях войны с Германией гибель линкора с женским царским названием (вкупе с проблемами престолонаследия, буквально порождёнными императрицей-немкой) от рук немецких шпионов... Это придавало трагедии в Севастополе мрачный, мистический смысл.

Вот почему, чувствовал Китицын, между высшими чинами флота и придворными кругами образовался осенью 1916-го молчаливый договор: гибель линкора «Императрица Мария» считать делом рук разгильдяев матросов, небрежно хранивших порох.

Так было проще для всех!

 

Увы, сейчас нет в живых ни императорской четы, ни адмирала Колчака, где-то в большевистской России затерялся бывший министр Григорович...

А что если Рыбину не показалось под хмельком? Вдруг всё, что он рассказал, — правда?

Китицын быстро оделся и вышел на палубу. Море, бухты порта, мачты ещё спящих судов едва осветила поднимающаяся утренняя заря. Он взглянул на город. Тесная россыпь зданий белела в сереющем воздухе, а над ними, в уже просветлённом небе, рассеивался столб чёрного дыма — явно от пожара.

Командир «Орла» подозвал к себе вахтенного офицера:

— Просемафорьте на «Якут» — немедленно прибыть на крейсер корабельным гардемаринам Беркалову, Дросси, Каппелю, Дорошковскому, Ушакову, Синявину и Мореву. У нас поднять Рубцова и Ландшевского. Лейтенанта Рыбина срочно разбудить и освежить! Всем быть в штатском, оружие — только револьверы! И ещё — приготовьте две шлюпки. Пойдём в город.

Узкая улочка Порт-Саида запружена зеваками, что было необычно для столь раннего часа. Из окон одного из номеров гостиницы валил дым. Её служащие вместе с чинами английской колониальной полиции метались под окнами, тщетно пытаясь направить в окно слабую струю воды, подаваемую ручным насосом. Крики и вопли зрителей этого пожаротушения ещё больше путали дело.

Китицын, Рыбин и ещё девять гардемаринов протиснулись вперёд. Ради маскировки все были в штатском, причём Ландшевский нёс с собой гитару, а Рубцов блокнот.

Замысел командира «Орла» был прост и в то же время гениален. Найдя коммерсантов, он предполагал, не вызывая подозрений, выяснить их подлинную национальность.

Для этого за завтраком, по соглашению с метрдотелем ресторана, Ландшевский должен был петь русские народные песни и известные романсы. Голландских коммерсантов это должно было затронуть так же, как рязанского крестьянина пляски индейцев Южной Америки, а вот русских, славян от рождения... Если это скрытые соотечественники — уж они как-то себя выдадут. Тем более что это не профессио­нальные шпионы, а простые матросы, всего-навсего дорого продавшие свою душу.

Если арии Ландшевского будут отмечены, в ход пойдёт талант Рубцова. Дескать, заброшенный случаем в такую даль русский студент-художник случайно увидел соотечественников и может быстро нарисовать их портреты. Голландские коммерсанты этого не побоятся, а вот бывшие моряки с «Марии» вряд ли пожелают увековечить свои продажные хари...

Потом в дело тихо и незаметно вступят фронтовики, не раз бывавшие в рукопашных, богатырь Беркалов, Дросси, Морев... Связанных в глухом месте «коммерсантов» трезво опознает, наконец, штурман с линкора Рыбин... Нет всё-таки худа без добра! Может быть, эта непредвиденная стоянка у ворот Средиземноморья поможет раскрыть тайну гибели лучшего корабля ЧФ! Ещё только час-два неведения...

— Стойте! Чёрт возьми, это же горит их номер! — замер Рыбин.

Из окон выскальзывали языки пламени, в ноздри ударил удушающий запах горелого мяса.

Китицын действовал быстро. Прежде всего необходимо разогнать мешающую толпу зрителей. Он подбежал к самому главному полисмену и, обменявшись с ним несколькими фразами, махнул спутникам:

— Сюда! Скорее! Я условился с этим толстым, что они расчистят улицу, а мы возьмемся за тушение пожара.

— А зачем это нам? — брезгливо поморщился Ландшевский. Он готовился петь, а не проводить учения по борьбе за живучесть.

— Кто потушит пожар, тот первым попадёт в номер! — нетерпеливо бросил командир. — Значит, так. Беркалов, Дросси, Морев и Каппель под командой лейтенанта берут насос и подают воду в окна! Остальные — за мной в гостиницу. Попробуем сломать дверь в номер!

Английские полисмены охотно принялись за привычную работу — пинками и зуботычинами они быстро рассеяли толпу. Мускулистые руки Беркалова и Рыбина выдавили из насоса тугую струю воды, Дросси направил её в одно окно, а в другое Морев и Каппель стали вёдрами вливать воду, которую подносили официанты ресторана. Через минуту изнутри послышались глухие удары — это Китицын с остальными гардемаринами вышибали скамьёй дверь.

Через полчаса пожар был потушен. Хозяин гостиницы радовался — остальные номера не пострадали, хотя номер, где гостили голландские коммерсанты, выгорел дотла.

Посередине богато обставленной комнаты стоял стол, под которым лежали три сильно обгоревших трупа. На столе — пять бокалов и опрокинутая бутылка из-под вина. Пламя их почти не тронуло.

Коридорный по остаткам одежды определил, что сгоревшие — негоцианты из Амстердама, прибывшие три дня назад.

Китицын постоял, задумчиво оглядев стол, затем опустился к одному из тел и, борясь с брезгливостью, снял с пальца мертвеца золотое обручальное кольцо. На обратной стороне его прочёл: «Анна», выгравированное старинной русской вязью. Вставая, бросил кольцо и обернулся к своим спутникам:

— Пойдёмте, господа! Нам здесь делать больше нечего.

Некоторое время все шли молча, словно с похорон. Затем Китицын взял под руку Рыбина и виновато произнес:

— Александр Гаврилович! Я не знаю, рассчитывать ли мне на ваше прощение за то, что я ночью не сразу поверил вам? Вероятнее всего, вы были правы — это моряки с «Марии». Но свою тайну они унесли с собой навеки.

— Господь с вами, Михаил Александрович! Вы во всём действовали грамотно, и, не опоздай мы на несколько часов, уберегли бы тех троих от огня! — сокрушённо ответил Рыбин.

— Нет, лейтенант! Не успели бы. Огонь пылал уже не один час, прежде чем выбился за окна. И не от пожара погибли те, кто погубил линкор. Их отравили вскоре после того, как вы их опознали.

И, увидев всеобщее изумление на лицах, объяснил:

— Я, конечно, не Шерлок Холмс, но считать умею. Вы в ресторане увидели троих. И три трупа мы нашли в гостинице. А бокалов на столе было пять. Вывод: испугавшись, что вы, Александр Гаврилович, их опознали, они вызвали своих покро­вителей. Вероятно, эти матросы за хорошие деньги заложили подрывные патроны в артпогреб линкора, а после взрыва все сочли их погибшими. Немецкая разведка обеспечила им безмятежное существование в богатой нейтральной стране. А теперь их хозяева, не желая рисковать, легко уничтожили возможных разоблачителей. Хотя немцы и дорого заплатили, как всё-таки дёшево ценится предательство!

Едва они вернулись на «Орёл», вахтенный сообщил, что Китицына дожидается представитель портовой администрации.

— Лейтенант, обождите. Уйдёте с гардемаринами на «Якут» после англичанина, — остановил Рыбина командир крейсера.

Британец со сладкой улыбочкой уведомил капитана 1 ранга, что в связи с тем, что суда русского флота не могут получить разрешения на выход в море, им предписано изменить место стоянки и ошвартоваться у Восточного мола.

— У Восточного мола? Но ведь это глубоко в бухте, оттуда тяжёло выйти в море! — воскликнул старший офицер крейсера.

— Англичане, видимо, и не рассчитывают, что мы когда-либо оттуда выйдем. У нас запасов на сутки, угля на полчаса малого хода. И они это знают. Думают, завтра спустим флаг и разойдёмся, посыпая пеплом головы. Только вот уж хрен!

И резко повернулся к надменному британцу:

— Как командир Отдельного практического отряда Владивостокского морского училища русского флота, я вам официально заявляю следующее: если через 36 часов на борт крейсера «Орёл» и транспорта «Якут» не будут доставлены уголь, пресная вода, запас муки, круп и консервов, достаточный для перехода в Адриатическое море, то русские корабли выйдут на фарватер Суэцкого канала и будут там затоплены командами. Повторяю — даю 36 часов! Вы свободны! Господа офицеры, — обратился Китицын к своему окружению, — прошу за мной!

Все быстро вышли, оставив ошарашенного англичанина наедине со своим потрясением.

Офицеры Китицына также были ошеломлены.

— Михаил Александрович! А что если англичане в ответ на это вообще наложат арест на суда? — робко спросил его механик.

Однако ультиматум командира «Орла» подействовал. К вечеру у борта крейсера и «Якута» зачадили портовые угольщики, а с пирса стали грузить мешки с мукой и консервами.

Третьего августа 1920 года Практический отряд вышел в Средиземное море и взял курс на Адриатику, имея в своих трюмах груз в Югославию, навсегда покинув коварный Порт-Саид, где едва не раскрылась тайна гибели линкора «Императрица Мария».

Впрочем, вскоре эта тайна для заинтересованных лиц стала секретом Полишинеля. В 1929 году в Париже Рыбин встретился с другим эмигрантом — капитаном 2 ранга А. А. Лукиным, который в точности подтвердил историю, произошедшую осенью 1916 года, которую едва не раскрыли в 1920-м владивостокские гардема­рины.

Автор плана уничтожения линкора «Императрица Мария» был арестован чуть раньше — в 1926 году — органами ГПУ в Николаеве. Случайно было перехвачено поздравительное письмо в адрес Виктора Эдуардовича Вермана. Письмо было напечатано на бланке посольства Германии в СССР. Резидента кайзеровской, а затем веймарской разведки по Черноморскому флоту поздравляли с награждением Железным крестом 1 степени и благодарили «за услуги, оказанные родине»!

Узнав о причине своего ареста, скромный инженер николаевского судостроительного завода только схватился за голову. А на вопрос чекистов, за что получен крест, ответил:

— За «Императрицу Марию». Это ведь была не только военно-техническая, но и политическая операция германской разведки против России в годы войны.

* * *

Гражданская война не оставляла времени для душевных мук, слишком много было мучений физических, выпадавших на долю и белых, и красных. Но и те и другие ясно видели врага и твёрдо знали, кто был убийцей их друзей. Да, в грохоте стрельбы и пороховой гари сражений всем всё было ясно.

Но в этот раз вокруг аккуратного гроба, обитого белой тканью, была мирная тишина православного кладбища Дубровника. Тёплое августовское солнце грело обнажённые головы строя гардемарин и играло зайчиками на меди духового оркестра. Владивостокское морское училище прощалось с корабельным гардемарином Ландшевским, умершим в югославском королевском военном госпитале. От некачественных английских консервов, полученных в Порт-Саиде, многие страдали желудочными заболеваниями. А вот певца уже не смогло спасти и экстренное промывание желудка. Отравление оказалось смертельным.

Рыдал над телом своего создателя оркестр. За один день состарившийся Китицын молча, как-то по-особенному разглядывал своих офицеров и гардемарин. Многих, многих нет с того дня, как «Орёл» и «Якут» вырвались из лап администрации Суэцкого канала…

Нет в скорбном строю старшего лейтенанта Рыбина, лейтенанта Мейрера, братьев Скупенских — мичмана и гардемарина. Прямо в Порт-Саиде они списались с кораблей и на пассажирском пароходе самостоятельно отправились в Севастополь. В Польшу уехал гардемарин Антон Дорошковский — ас парусного дела — служить флоту возрождённого государства. Принял приглашение югославского короля Александра Сербского стать преподавателем в созданном военно-морском училище лейтенант Бунин — один из лучших офицеров «Орла»... Впрочем, нет и самого «Орла» — всё же отобрал крейсер местный агент Добровольного флота.

Мрачно и холодно стало на «Якуте». Смолкли смех и песни, в кают-компании транспорта уже давно не было слышно увлекательных споров между флегматичным скептиком Рыбиным и пылким Меньшиковым. Памятником умолкнувшему певцу Ландшевскому висела на переборке старенькая гитара, бывшая волшебной в его тонких пальцах. Теперь её часто брал в руки Коля Рубцов. Играть на ней он, конечно, и не пытался, только тихонько тренькал струнами. Будто хотел вызвать этими звуками душу покойного друга. Художник гладил потемневший лак гитары и что-то тихо шептал...

Над могильным крестом прогремели три залпа. В белый свет, как в копеечку, которая стала ценой жизни тысяч русских юношей, тысяч несостоявшихся талантов, которые гибли в тот роковой 1920 год.

Двадцать седьмого октября 1920 года транспорт «Якут», пыхтя всеми котлами, прополз мимо громады линейного корабля «Генерал Корнилов» в Южную бухту Севастополя и плюхнул якорями рядом с тральщиком «Китобой». С палубы этого крошечного судна, который даже рядом со стареньким «Якутом» выглядел пигмеем, в рупор гаркнули приветствие, никак не соответствовавшее фактической географии места.

— Тихоокеанцам от балтийцев — привет! — на палубе тральщика выстроились моряки, и почти у каждого на плечах золотились офицерские погоны.

Это был последний корабль русского Балтийского флота, так же, как и «Якут», совершивший дальний переход в Севастополь и ни при каких обстоятельствах не спустивший Андреевского флага.

В июле 1919 года тральщик — бывшее норвежское китобойное судно — встретился в Копорской бухте с тремя английскими эсминцами. Командир дивизиона лейтенант Моисеев убедил командира тральщика мичмана Сперанского отдать приказ спустить красный флаг, поднять Андреевский и сдаться англичанам.

Чопорные британские джентльмены буквально ограбили тральщик, не смутившись, разворовали личные вещи русских моряков... Затем раздетый «Китобой» передали в распоряжение Морского управления Северо-Западной Добровольческой армии генерала Юденича.

Офицеры и матросы корабля были переведены в «полк Андреевского флага». Часть с таким романтическим названием, сформированная из моряков-балтийцев, была отправлена на фронт. И при первом же соприкосновении с красными... почти целиком перешла к ним, уведя в плен своих офицеров.

А на «Китобой» был набран новый экипаж — пятнадцать морских офицеров и оказавшиеся в Ревеле гардемарины-добровольцы. Командиром тральщика стал лейтенант Оскар Ферсман — выпускник Морского корпуса 1910 года.

Осенью, когда армия генерала Юденича вновь откатилась от Петрограда, контр-адмирал Пилкин, боясь, что англичане передадут тральщик эстонцам, приказал Ферсману через Данию уйти на соединение с Северной Белой флотилией в Мурманск.

Ночью «Китобой» выскользнул из Ревельской гавани и вскоре оказался в Копенгагене. Однако тут был на несколько месяцев задержан командиром английской эскадры, потребовавшим спустить Андреевский флаг.

Лишь благодаря помощи и влиянию вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, жившей в Копенгагене, корабль не только снабдили деньгами, углём и провизией, но и дали разрешение на выход из порта. Но время было упущено! К концу 1919 года Белая армия генерала Миллера на Севере также была разгромлена, и курс на Мурманск стал бессмысленным.

И крошечный «Китобой», имея всего 280 тонн водоизмещения и максимальный ход 11 узлов, рискнул идти в Севастополь вокруг Европы. Один, зимой, по северным широтам.

И он дошёл! Как и «Якут», в конце октября бросил якоря в севастопольской бухте — за несколько дней до начала эвакуации Русской армии генерала Врангеля из Крыма. Его догнал ледокол «Илья Муромец», прорвавшийся в Севастополь из... Мурманска! Сейчас три корабля русского флота — «Якут» с Тихого океана, «Илья Муромец» с Северного Ледовитого и «Китобой» с Балтики — соединились в базе Черноморского флота для своего последнего похода и гибели.

Внешне Севастополь не изменился. Слабые лучи октябрьского солнца всё так же золотили крест на куполе Владимирского собора, не сдвинулось с места здание Морского собрания... И, как прежде, вглядывался в море бронзовый адмирал Нахимов — памятник работы кавалерийского генерала, педагога и скульптора А. Бильдерлинга.

Но это только внешне. Стояла необычно суровая для Крымского полуострова осень. Уже в октябре Русская армия генерала Врангеля переоделась в зимние шинели: 17 октября термометр показал минус 7 градусов по Цельсию. Море парило, как огромная тарелка жидкой каши льда, а моросящие холодные дожди ещё сильнее навевали ощущение приближающегося апокалипсиса. 28 октября 1920 года в 4 часа утра была объявлена эвакуация, и город заполнили толпы отступающих с фронта войск и беженцев.

...Проскользнув по Екатерининской между нескончаемыми колоннами пехоты, бредущими по улицам Севастополя, Китицын пересёк Исторический бульвар и заспешил в сторону Малахова кургана. Выйдя из приёмной вице-адмирала Алек­сандра Михайловича Герасимова, он вдруг ощутил непреодолимую тягу к одиночеству. Хотелось хоть несколько часов не видеть месива грязных шинелей, не слышать этих бьющих по нервам звуков: грохота катящихся телег и орудийных передков, цокота копыт казачьих лошадей, криков, команд, матерщины и стонов раненых. Казалось, что сама земля уходит из-под ног, как палуба в шторм, и точно так же, как руки ищут на переборках поручни, чтобы удержаться, сейчас ему хотелось опереться на что-то прочное, незыблемое.

Сейчас вице-адмирал Герасимов объявил ему, что все, кто прибыл с ним из Владивостока (мичман Кузнецов, инженер-механик лейтенант Невский, 48 корабельных гардемарин, 37 гардемарин и 11 младших гардемарин), зачисляются в Севастопольский Морской кадетский корпус. И что он — капитан 1 ранга Китицын — назначается заместителем директора корпуса контр-адмирала Ворожейкина. И положено ему не позднее вечера 29 октября прибыть на бывшую дачу командую­щего Черноморским флотом, в здании которой располагался корпус.

Этого Михаил Александрович никак не ожидал! Конечно, увидев положение дел, он и не просил назначения на фронт. Не было уже фронта — волна отступающих белых войск откатывалась перед другой — наступавшей красной, и ни та ни другая стороны не видели больше смысла в бою. Но он надеялся получить в командование серьёзный боевой корабль, хоть эсминец или подлодку, учитывая дефицит опытных старших офицеров флота. Но адмирал прервал поток его просьб:

— Михаил Александрович, голубчик, сейчас главное спасти будущие кадры для русского флота! Кто это сможет сделать лучше вас — начальника Владивостокского морского училища!? — И Китицыну ничего не оставалось, как исполнительно щелкнуть каблуками.

Верхушка Малахова кургана пестрела многоцветьем увядающей листвы. Внизу шумел город и порт, но здесь была кладбищенская тишина. Китицын вспомнил, как когда-то любил бродить по холмикам разрушенных бастионов...

Казалось, глубокой ночью оживает памятник адмиралу Корнилову, и он, поддерживаемый своими бронзовыми молодцами, вновь обходит позиции твердыни. И вновь готовы умереть «За Веру, Царя и Отечество!» упрямый Нахимов, лихой матрос Кошка... И будто вновь слышны залпы батареи капитана Толстого, и русская картечь сметает шеренги под французским трёхцветным флагом.

Малахов курган был святым местом не только для Севастополя. Сам дух Российской империи, России, возложившей твёрдую руку на Крым, казалось, парил над курганом. И даже сданный на время врагу курган, пропитанный кровью своих защитников, не покорился. Победители 1855 года — англичане и французы — так и не решились переносить свои биваки: не смогли они жить на могилах тысяч и тысяч людей.

Среди деревьев Китицын вдруг заметил одинокую фигуру. Кто-то в чёрной морской шинели стоял лицом к морю — с кургана открывался вид на город и бухту, забитую судами. Человек стоял неподвижно, словно статуя. Капитан 1 ранга на всякий случай вынул из кобуры револьвер. С этого безлюдного места за флотом мог наблюдать и красный лазутчик. Но, приглядевшись, успокоился. На плечах незнакомца осенний закат высветил золотые погоны, но главное... Он не был похож на торжествующего победителя. Ветер трепал полы расстегнутой шинели и каштановые кудри на склонённой голове. В одной руке офицер держал фуражку, в другой сжимал наган.

Китицын вдруг понял, что сейчас может произойти, и поспешно шагнул из кустов. На шорох незнакомец обернулся, и Михаил Александрович увидел лицо... старшего лейтенанта Рыбина.

Бывший старший офицер «Якута» мгновенно оценил ситуацию, и не успел Китицын произнести и звука, как услышал:

— Что, Михаил Александрович, вы тоже пришли застрелиться на Малаховом кургане? Для русского офицера-черноморца это честь, не правда ли!? — И, печально посмотрев на ошарашенного командира, продолжил: — Не волнуйтесь! Ваше внезапное появление не изменило моего решения — я к этому моменту уже раздумал стреляться. Представил вдруг: вот через несколько дней сюда придут красные, а им такая радость — валяется и воняет золотопогонник, у которого нервишки сдали. Представил — и как-то расхотелось.

— Слава Богу! Слава Богу! — повторял Китицын, одной рукой крестясь, а другой пряча в кобуру оружие. — Я сначала подумал: красный шпион, а потом гляжу — наш брат офицер хочет грех на душу взять. Я и кинулся. — И бывший командир «Орла», убрав револьвер, облегчённо вздохнул и раскрыл для объятий руки: — Ну, здравствуйте, Александр Гаврилович, здравствуйте, дружище!

Рыбина Китицын не видел почти три месяца. Бывший старший офицер «Якута» за это время будто весь высох, стал тоньше, и в движениях вместо былой гибкости молодого сильного тела, появилась какая-то болезненная вялость. Он словно вдруг состарился.

Офицеры побрели по аллее, тихо шурша ковром жёлтой листвы под ногами.

— Ну что «Якут»? И «Орёл» в Югославии как сдали? Наши мальчишки, надеюсь, все живы-здоровы? — засыпал вопросами Китицына старший лейтенант.

— Да, крейсер в Дубровнике сдали Добровольному флоту. «Якут», хоть и ворчит старик, но пыхтит. Даже страшно себе представить, через что он прошёл. А вот по личному составу... — тут капитан 1 ранга осёкся.

— Говорите прямо, Михаил Александрович. Кто?! — Рыбин остановился и взглянул в глаза своему бывшему командиру.

— Ландшевский! — выдохнул Китицын с такой тяжестью, будто вывалил за борт колосник. И, предупреждая последующие вопросы, пояснил: — Англичане в Порт-Саиде, помните, консервы подсунули, сволочи! Все ими перетравились, а нашего певца не спасли вот...

Рыбин, услышав страшную новость, как-то обречённо опустил голову. И только тут Китицын разглядел седые пряди в густой шевелюре старшего лейтенанта. Видно, сильно подкосил его Крым.

— Впрочем, будем считать, что гардемарину Ландшевскому повезло — умер среди своих и похоронен по-людски. А главное, не увидел этого кошмара. — Рыбин повернулся лицом в сторону порта. — Я, Михаил Александрович, только здесь — в армии генерала Врангеля — понял, что наша Белая борьба была безнадёжной с самого начала, ибо против Божьей кары не воспрянешь! Не волнуйтесь, не волнуйтесь, я не стал большевиком. Только недавно навестил семью Каллистова, помните его? И там отдали мне записки Николая Дмитриевича, сделанные им как раз летом 1917 года. Всё знал, всё предвидел капитан 2 ранга Каллистов, царствие ему небесное…

— И что же предсказывал командир эсминца «Живой»? — осторожно поинтересовался Китицын. Про себя он ужаснулся, глядя на Рыбина, вид которого всё более напоминал образ духовно сломленного в начале года капитана 2 ранга Потолова, списанного с «Орла» в Японии.

— Не предсказывал, а записывал, — начал Рыбин. — В бумагах покойного есть копия письма некой Марии Герингер — обер-камер-фрау нашей императрицы. По её письму, всё, что произошло в России с 1914 года, было предсказано монахом Авелем из Александро-Невской лавры. Предсказано ещё во времена Павла I. В Гатчинском дворце был один небольшой зал. В центре на пьедестале стоял узорчатый ларец, запертый на ключ и опечатанный. А в ларце...

— Смерть Кащея Бессмертного?! — с озорством перебил старшего лейтенанта Китицын.

— ...Было нечто, утаённое вдовой Павла I, завещавшей открыть ларец через сто лет после смерти её супруга и только тому, кто в тот год будет занимать царский престол России. — Рыбин даже не услышал язвительной реплики, он полузакрыл глаза и, будто проповедь, чуть раскачиваясь, стал читать по памяти текст, видимо не раз владевший его мыслями.

— Николаю II — святому Царю, Иову Многострадальному подобному. На венец терновый сменит он корону царскую, предан будет народом своим, как некогда Сын Божий. Война будет, великая война, мировая... По воздуху люди, как птицы, летать будут, под водою, как рыбы, плавать, серою зловонною друг друга истреблять начнут. Измена же будет расти и умножаться. Накануне победы рухнет трон царский. Кровь и слёзы напоят сыру землю. Мужик с топором возьмёт в безумии власть, и наступит воистину казнь египетская. А потом будет жид скорпионом бичевать землю русскую: грабить святыни её, закрывать церкви Божии, казнить лучших людей русских… Сие есть попущение Божие, гнев Господень за отречение России от Святого Царя. О нём свидетельствует Писание. Псалмы, девятнадцатый, двадцатый и девяностый, открыли мне всю судьбу Его…

Тяжёлый гудок, донёсшийся из порта, прервал голос Рыбина. Было видно, как в бухте задымил трубами крейсер «Генерал Корнилов», готовясь к очередному манёвру. Офицеры очнулись разом, будто загипнотизированные пророчеством.

— И что же Николай II, прочёл это завещание? — осторожно спросил Китицын.

— Не знаю, — пожал плечами Рыбин. — А какая разница? Даже если России удалось бы избежать войны в 1914 году, безумия мужика с топором не удалось бы избежать. Вы всерьёз думаете, что в революции виноваты еврейские деньги, германские агенты и интернациональные батальоны из латышей, китайцев и мадьяр? Чушь! Они — детонатор взрыва Российской империи, но никак не динамит.

Вот посмотрите, пытались коммунисты сделать революцию в Германии, в Венгрии... Были отряды красных в Финляндии. В Польшу революцию пытались принести извне конными армиями. И что же? Народы этих стран их не поддержали. Не купились на призыв грабить и убивать соотечественников, громить свои храмы. Уничтожать свою государственность. Причём, например, у финнов вообще не было даже своей государственной истории. Однако они не только не поддержали интернационалистов-безбожников, но и стали на защиту своей родины от них.

Польские солдаты, разбившие конницу Тухачевского, венгры, вышвырнувшие Куна, немецкие солдаты, освободившие от коммунистов Веймар, — солдаты поражённой страны — они что, были владельцами недвижимости, акций предприятий? Нет, Михаил Александрович, они были людьми, для которых заповеди «не убий, не укради» — законы повседневной жизни, а не еженедельные заклинания на воскресных службах. Русские люди — в массе своей — оказались равнодушными к судьбе своей страны — вот истинная причина того, что мы сейчас навсегда бежим из России!

— Не бежим, а эвакуируемся, — утешил Китицын.

— Бросьте, Михаил Александрович, бросьте! Будем откровенны, нас никто не слышит. Даже несколько сот тысяч эвакуированных бойцов уже не изменят ничего. Мол, весной начнём новый поход на Москву! Не пустят нас с вами туда миллионы русских мужиков, разворовавших всё, что было можно, и живущих грабежом вот уже несколько лет. Ленин и Троцкий разрешили им грабить вволю, зачем им Врангель и Родзянко, которые это запретят?

— Но большевики тоже вынуждены будут навести порядок в стране…

— Наведут! — кивнул Рыбин. — Причём так, что «царский гнёт» вспомнится рабочим и крестьянам сладким сном. И самое страшное то, что миллионы тех, кого красные потом выведут в расход, даже не поймут, что виноваты в собственной смерти они будут сами.

— Народ ни при чём, — замотал головой Китицын. — Просто мы, русские, доверчивы и легковерны, вот нас и обманули.

— Знаете, тот у кого «увели» на вокзале чемодан, виноват сам. Плохо смотрел за своим багажом! — расхохотался Рыбин. — А мы, русские, просмотрели не чемодан — страну! Ну хорошо, хорошо, мужикам пообещали землю и разрешили сбежать домой с фронта.

Понимаю. Дали разграбить помещичий дом, к которому их деды и подходить боялись. Уговорили сотни говорунов, вернувшихся из тюрем. Но откуда у русского человека такая жестокость? Почему, отбирая землю и лошадей, надо обязательно убить бывшего помещика, надругаться над его дочерью, забить кольями насмерть сына, сжечь дом с роялем и с библиотекой? Почему, устанавливая «рай на земле», надо обязательно осквернить храм, в котором его, мужика, крестили, венчали и отпевали его дедов, и при этом повенчать священника с кобылой?

От этой уверенности, с которой говорил Рыбин, Китицыну стало жутко. С 1917 года он считал всё происходившее в России дурным сном, нелепостью. Вот будто проснутся все — всё станет на свои места.

Но сейчас он почувствовал, что его разбудили самого. Что, наоборот, — всё, что считал реальностью: вооружённая борьба с большевиками, стремление к восстановлению русского национального государства, а главное, что все принесённые добровольцами жертвы нужны России и её народу, — всё это оказалось грёзами, детским сном, сказкой о победе чудо-богатыря над злым волшебником.

От этой жестокой правды захотелось только одного — застрелиться здесь же, на Малаховом кургане, с честью русского морского офицера!

Рыбин, словно угадав его мысли, мягко взял капитана 1 ранга за локоть:

— Вам, видимо, захотелось, того же, что и мне? Не стоит, поверьте. Единственное, чем мы с вами сможем прогневить господа на Страшном суде, так это самоубийством. Пойдёмте в город, темнеет. Нам ведь в корпус? По пути расскажу о Сева­стопольском кадетском корпусе — явление уникальное, просто птица Феникс русского флота…

И потащил своего недавнего командира с кургана вниз, где уже загорались огни порта и не прекращалась ни на минуту ещё не виданная в русской истории эвакуация.

О создании Севастопольского морского кадетского корпуса, второго в Российской империи центра по подготовке офицеров флота, начали говорить ещё до начала войны с Германией.

В 1917 году Временное правительство реорганизовало корпус в Петрограде в Морское училище. Причём на Васильевском острове решено было оставить только гардемарин, а малышей перевести в создаваемый Морской корпус на Чёрном море. И теплее, и сытнее, а главное, спокойнее учиться, чем в столице.

Учитывая обстоятельства того тревожного времени, логика в таком решении была. И потекли в Севастополь вагоны с учебным инвентарём, мебелью, биб­лиотекой, обмундированием. Новый учебный год планировали начать в октябре 1917 года. Но человек, как говорится, предполагает...

Корпус так и не открыли. Однако часть младших воспитанников в конце года всё же собрались на юге России. Чтобы спасти их, глава правительства Украинской державы гетман Скоропадский, недавний царский офицер, распорядился открыть в Николаеве морское училище, назначив его начальником контр-адмирала Сергея Николаевича Ворожейкина — бывшего командира крейсера «Россия». Возможно, то, что он сумел не растерять своих воспитанников до освобождения весной 1919 года Крыма Добровольческой армией генерала Деникина, и поставили Ворожейкину в заслугу, когда 14 октября 1919 года его назначили директором Севастопольского морского корпуса.

Хотя саму идею возрождения корпуса предложил старший лейтенант Машуков, в июле 1919 года командовавший вспомогательным крейсером «Цесаревич Георгий». В рапорте, поданном на имя контр-адмирала Саблина, он писал:

«Каждый день промедления вызывает торможение в росте государственной мощи, а значит, и отделяет момент, когда родина наша займёт подобающее ей место среди других держав Европы».

Адмирал Саблин, которому Россия обязана спасением большей части Черноморского флота в июне 18-го года, безоговорочно поддержал предложение старшего лейтенанта и распорядился выделить для корпуса дачу командующего Черноморским флотом «Голландия» и тут же в кабинете отдал офицеру 100 000 рублей — всё, что у него было.

Машуков с жаром принялся за дело. И, несмотря на противодействие девяти сухопутных генералов в ставке Деникина, полковника английской службы Юнга, 6 сентября 1919 года во всех губерниях, занятых Добровольческой армией, было объявлено о начале набора воспитанников в Морской корпус.

Вскоре было зачислено 260 человек: 130 мальчиков (в возрасте от 12 до 14 лет) и 130 юношей (от 16 до 18 лет). Причём некоторых старших гардемарин пришлось отзывать из фронтовых частей. Благодаря помощи Земского союза, Дамского комитета и Красного Креста кадет и гардемарин разместили, одели, обули, накормили. Была восстановлена библиотека...

Вот только с формой вышла оплошность. В Севастополе не нашлось такого количества русского морского обмундирования. Поэтому всех одели в форму пехотинцев английской армии защитного цвета и зелёные фуражки. В русском Императорском флоте были известны «белые гардемарины» — потомственные дворяне, воспитанники Морского кадетского корпуса, были «чёрные гардемарины» — учащиеся гардемаринских классов, учреждённых адмиралом Григоровичем с целью подготовки офицеров флота из студентов-разночинцев. Английская форма Севастопольского морского корпуса породила в русском флоте «зелёных гардемарин».

В начале 1920 года, когда над Крымом нависла угроза красного вторжения и все боеспособные части Добровольческой армии были отправлены на фронт, Морской корпус был одной из немногих частей, охранявших Севастополь. Часовые, ростом с винтовку, месяц стояли в ночных караулах, сжимая замёрзшими ладошками оружие, поминутно ожидая нападения красных партизан... Случалось, что кто-то и всплакнёт от страха в ночной темноте. Но с поста никто не уходил.

К весне фронт стабилизировался, и кадет вернули в классы. Севастопольскому корпусу с преподавателями, в отличие от Владивостокского морского училища, повезло. В классах царил «бог девиации» генерал-лейтенант Константин Николаевич Оглоблинский. Математику вёл академик Николай Николаевич Александров... Усилиями Машукова Севастопольскому кадетскому корпусу для проведения мореходной практики была выделена парусно-паровая баркентина «Великая княгиня Ксения Александровна» (как раз, кстати, в Севастополь прибыл лейтенант Рыбин, получивший назначение командиром на учебную баркентину).

Десятого августа 1920 года Морской кадетский корпус в Севастополе проинспектировал командующий Русской армией в Крыму барон Врангель. Пётр Николаевич, поздоровавшись, прошёлся вдоль строя кадет и гардемарин и обернулся к контр-адмиралу Ворожейкину:

— Отчего же они в зелёной английской форме, ваше превосходительство? Корпус готовит офицеров русского флота, значит, и форма должна быть русской! Отправьте нарочного к моему заместителю по тылу — не верю, чтобы в Севастополе не нашлось сотни-другой комплектов морской формы. Пусть поищут!

Врангель, осмотрев учебные классы и жилые помещения корпуса, уехал довольный. Вскоре организатор Морского корпуса — Машуков — был произведён в контр-адмиралы и награждён орденом Святого Николая Чудотворца.

Среди офицеров и генералов Добровольческой армии А. И. Деникина и Восточной армии адмирала А. В. Колчака считалось позорным получать боевые награды в братоубийственной войне.

Правда, Верховный правитель России А. В. Колчак учредил орден «Освобождение Сибири» (но в его армии не было бойцов, удостоившихся этого ордена) и орден «За Великий Сибирский поход» двух степеней. Последний давался всем участникам похода, независимо от их роли в походе, поэтому орден можно было считать памятным знаком. На юге России в частях Белой армии офицеры и рядовые носили памятные знаки, свидетельствующие об участии в боевых походах или принадлежности к какой-либо части.

С особой гордостью ветераны Добровольческой армии носили на груди знак «1-го Кубанского (Ледяного) похода», учреждённый Приказом по Добровольческой армии № 499 в 1918 году. Колодка знака, обтянутая Георгиевской лентой, была для них даже не символом военной победы, а победой их духа, их знамени, под которым вёл их в атаку легендарный Корнилов. Сами «корниловцы» носили ещё и жетон своего ударного полка.

Барон Врангель решил переступить сложившуюся традицию. Сначала своим приказом от 30 апреля 1920 года он учредил орден Святителя Николая Чудотворца двух степеней для награждения за боевые подвиги генералов, адмиралов, штаб- и обер-офицеров, а также нижних чинов, но имеющих Георгиевский крест не ниже III степени.

Барон лично утвердил девиз изобретённого ордена: «Верой спасётся Россия!». Затем с 6 июня 1920 года в Русской армии в Крыму появились кавалеры креста «За Екатерининский поход» — участники перехода из Екатеринослава в Крым, продолжавшегося с 27 ноября 1918 года по 2 января 1919 года, под командованием генерала Васильченко. И всё же, вручая 30-летнему контр-адмиралу Машукову орден Святителя Николая I степени, отметил:

— Не за братоубийство, адмирал, а за корпус!

Весь сентябрь и октябрь корпус готовился переехать в зимнее здание, но к тому времени, когда заканчивались отделочные работы и кадеты, предвкушая уют и тепло, расставляли кровати в ротных спальнях, пришёл приказ об эвакуации. И в этой суматохе уже нельзя было понять: то ли Владивостокское морское училище «влилось» в Севастопольский кадетский корпус, то ли владивостокцы втянули в себя черноморцев кадет.

Утром 30 октября 1920 года гардемарины встали в караул на Графской и у Минной стенки. Севастопольский корпус грузился на линейный корабль «Генерал Алексеев». Рёв, визг и хохот оглушали ошарашенную команду линкора, когда гардемарины поднимали на борт питомцев своего хозяйства: трёх коров, 80 баранов, свинью с выводком поросят — единственных беженцев, кто покидал Крым по принуждению.

Гардемарины действовали решительно, их патрули останавливали в городе автомобили и отправляли на погрузку в порт. Гардемарин Афанасьев собрал вокруг себя команду таких же отчаянных, чтобы самостоятельно идти в Константинополь на яхте «Забава», — контр-адмирал Ворожейкин категорически запретил (гардемарин Афанасьев станет офицером французского флота и в июне 1940 го­да погибнет в бою командиром эсминца при отражении атаки фашистской авиации). Ворожейкин, похоже, совсем запаниковал. Вопреки его приказу капитан 1 ранга Берг провёл торжественным маршем кадетскую роту по городу в порт. И вид этой маленькой воинской части на несколько минут будто осветил улицы и причалы Севастополя.

Утром 31 октября большая часть судов и кораблей вышла на внешний рейд. Лишь напротив Графской пристани дымили трубами крейсер «Генерал Корнилов», ледокол «Гайдамак» и у Килен-балки на пароход «Саратов» грузились последние «цветные» полки корпуса генерала Кутепова: «марковцы», «дроздовцы», «алексеевцы», «корниловцы», последними оставляющие Севастополь.

Среди них были выдающиеся люди. Если колчаковская армия гордилась лишь сыном адмирала С. О. Макарова — старшим лейтенантом флота Вадимом Макаровым, — то Вооружённые силы Юга России имели в «цветных» частях целый букет громких фамилий.

С палубы парохода «Саратов» смотрел на крейсер «Генерал Корнилов» (в 1905‑м называвшийся «Очаков») офицер Евгений Петрович Шмидт. Единственный сын черноморского лейтенанта 12-летним подростком был с отцом на «Очакове»... Сын революционера избрал другой путь. Среди офицеров кутеповского корпуса, покидавших Крым, был сын академика И. Павлова, а также Алексей Брусилов — сын знаменитого генерала Брусилова.

Покидал Россию и Георгий Кистяковский — офицер и бывший студент-физик Киевского университета. В США он станет специальным ассистентом президента Эйзенхауэра и изобретателем детонатора первой в мире атомной бомбы. На плавбазе «Константин» уходил мичман Николай Меньшиков — будущий академик и основатель Мирового института по изучению пустынь мира (в Алжире). Командиром подводной лодки ушёл из Ялты лейтенант Нестор Монастырёв — будущий писатель и автор десятков работ по истории русского флота...

Молчаливы и пустынны становились улицы Севастополя. Те, кто хотел эвакуироваться, заканчивали погрузку на последние суда, те, кто решился остаться, спрятались и затаились. Фронта не было — махновские кавалеристы уже маячили на окраинах Севастополя, но в город войти боялись, несмотря на категорические приказы своего штаба. Пулемётные очереди «дроздовцев» — они прикрывали эвакуацию — сбили с коней самых алчных. И потому никто из сорвиголов «батьки» не хотел лишиться жизни в последние не дни, а часы войны. Зачем? Пусть «золото­погонники» спокойно уберутся, а уж потом...

То, что махновцы будут грабить, в Севастополе не сомневался никто. Но надеялись, что сохранят жизнь. Вчера генерал Врангель огласил телеграмму командующего красным Южным фронтом Фрунзе — «красный маршал» гарантировал неприкосновенность всем, кто добровольно останется в Крыму. Врангель пре­красно понимал, что творится в душах каждого русского солдата, казака, матроса, ­офицера и генерала. И потому разрешил тем, кто хочет, остаться. Его разрешением воспользовались немногие — в основном, раненые и больные, не хотевшие стать обузой своим частям, и уроженцы ближайших губерний.

Тридцать первого октября 1920 года в 22.30 транспорт «Якут», приняв на борт 150 беженцев и 70 юнкеров Константиновского пехотного училища, снялся с якоря в Северной бухте. За два часа до этого взвод гардемарин под командованием Китицына в осенней тьме ворвался в гулкое от пустоты здание Морского собрания...

Китицын с Рубцовым держали в руках электрические фонари — лучи их света выхватывали на стенах полотна: Айвазовский, Боголюбов...

— Снимайте! Вот эту! И эту ещё! — торопил товарищей Николай. Сняв и бережно свернув в рулоны десяток морских батальных полотен, гардемарины заторопились в Северную бухту.

— Хорошо успели хоть часть картин спасти! — прокричал на бегу Рубцов. — Знал бы, ещё бы с утра при свете и без спешки всё обошли!

Ещё одна группа севастопольских гардемарин, уже без офицеров, сама погрузила на водоналивную баржу, предварительно заполнив её цистерны пресной водой, три задержанных автомобиля, сняла с пристани последние группы беженцев на буксир «Воевода Путник» и в сумерках подошла к борту линкора «Генерал Алексеев».

В 23.00 дал ход крейсер «Алмаз». Спустя десять минут снялся с якоря и запустил главную машину линейный корабль «Генерал Алексеев»...

Севастополь — «белое чудо Крыма» — перестал быть «белым». Город будто затаил дыхание, притих, как пойманный в ловушку зверь, с ужасом ожидая ликующего и беспощадного охотника.

...История будет безмолвна, если её спросить, сколько русских людей уничтожили красные в Крыму. Красная Армия и ВЧК были безоговорочными победителями, хозяевами положения, но это не сделало их милосерднее.

На Южном берегу Крыма «отвёл душу» Бела Кун. Это по его приказанию сотни офицеров топили в море в запертых баржах, десятками привязывали к рельсу перед тем, как столкнуть его в море.

Имена тысяч крымских мучеников 1920 года — наших соотечественников, канули в небытие.

* * *

Секретным отношением, начальник штаба главнокомандующего Вооружёнными силами Юга России от 4 апреля 1920 года за № 002430, направленным на имя командующего Черноморским флотом, передал приказ главнокомандующего разработать план перевозки не менее 100 тысяч человек из Крыма в Константинополь. На самом деле это был даже не приказ — так, отзвук трагической эвакуации Добровольческой армии из Новороссийска в Крым...

План не пригодился. Новый командующий Русской армией в Крыму генерал-лейтенант Врангель не только не пустил красных на полуостров, но и стал готовить контрнаступление. Но командующий Черноморским флотом вице-адмирал М. П. Саблин про то секретное отношение не забыл и 20 июня 1920 года издал свой приказ за № 4896, в котором разделил все силы флота в 120 кораблей и судов на три отряда, дальновидно полагая, что именно флоту скоро придётся проводить новую, ещё более массовую эвакуацию.

Когда адмирал подписывал свой приказ, даже его прямые подчинённые таили ироничные усмешки. Крым с надеждой вчитывался в сообщения иностранных телеграфных агентств — польская армия маршала Пилсудского громила красные войска... Врангелевские дипломаты делали вид, что не знают о поли­тических инициативах барона Будберга. Этот потомственный русский аристократ, под молчаливым покровительством правительств Англии и Франции, пытался свершить невозможное: установить перемирие между большевистским правительством и ставкой барона Врангеля, с целью последующего признания со стороны большевиков Белого Крыма как самостоятельного государства. На фоне разгрома красных на Западном фронте миссия Будберга, казалось, имела шансы.

Саблин мира с большевиками не представлял ни на секунду. И не по причине богатого политического опыта (какой политический опыт мог быть у недавнего командира линкора «Ростислав», пусть и награждённого золотым оружием?). Но когда с Саблиным заговаривали о бароне Будберге, Михаил Павлович многозначительно оглядывал стены кабинета, когда-то принадлежавшего расстрелянному вице-адмиралу Колчаку, и, перекрестив собеседника, с поповской назидательностью прекращал диспут:

— Не вступайте с дьяволом даже в диалог, сын мой!

В июне 1918 года адмирал чуть было не вступил в этот диалог. Его, исполнявшего функции командующего Черноморским флотом, вызвал в Москву «бес революции» — Троцкий, — жаждавший объяснений обстоятельств перехода основных сил флота в занятый немцами Севастополь и ответа на вопрос, почему он, Саблин, не затопил все корабли в Новороссийске.

«Бес» вызвал — бес попутал, Саблин сел в поезд. В пути он прочёл газету «Известия», в которой сообщалось, что начальник Морских сил Балтийского моря Алексей Михайлович Щастный (недавний капитан 1 ранга), выведший большую часть кораблей из Финляндии и спасший их от захвата немцами, расстрелян по приговору Верховного военно-революционного трибунала.

Командующий Черноморским флотом, только что спасший корабли от гибели в Новороссийске, понял, что ждёт его в Москве. Взял чемодан и тут же пересел на поезд, идущий обратно в Крым. С тех пор он считал случай, сунувший ему в руки ту газету, Божьим знамением, а на все разговоры о возможном перемирии с большевиками только насмешливо кривил губы. Вот почему, когда в Ставке воодушевлялись успехами наступления Русской армии в Северной Таврии, адмирал лихо­радочно готовил флот к эвакуации.

Адмирал русского флота Саблин скончался в октябре 1920 года в Ялте. Но, даже тяжело больной, он с нескрываемым торжеством смотрел на выстраивающиеся согласно задуманному им плану ряды кораблей на рейде, гордый от того, что сумел упредить своих врагов — большевиков, и успокоенный от сознания того, что будет похоронен в своей родной земле. Те сотни тысяч, которые в день его смерти грузились на суда, понимал умирающий адмирал, будут лишены вечного сна в русской земле.

Эвакуация была, в целом, проведена успешно. Третьего (по новому стилю — 16-го) ноября 1920 года все русские корабли (как военные, так и коммерческие), вышедшие из портов Крыма (кроме пропавшего в шторм эскадренного миноносца «Живой»), пришли в Константинополь и стали на якорь на рейде Мода. На эсминце, погубленном норд-остовым семибалльным штормом, находились лейтенант Нифонтов, мичман Скупенский, недавний гардемарин Владивостокского морского училища, а также пять матросов и 250 пассажиров — офицеров Донского казачьего полка.

Все суда, вышедшие из Феодосии, кроме канонерской лодки «Кавказ», которую из-за трудности буксировки пришлось затопить в море (Андреевский флаг с канлодки ныне хранится в музее Русского Императорского флота в Нью-Йорке. — А. С.), утром 4 ноября пришли в Царьград.

Последний русский корабль — ледокол «Гайдамак» под флагом контр-адмирала Машукова — покинул Ялту 2 ноября в 13 часов 15 минут. Но дольше всех держалась Керчь. Туда устремились отступающие войска, которым не хватило судов в Феодосии. Взяли, сколько могли, хотя пассажирам трудно было даже стоять: солдаты, казаки и офицеры жались на палубах под открытым небом плечом к плечу.

Когда на вершине горы Митридат появились цепи красных стрелков, стре­мившихся с ходу ворваться в порт, по сходням на борт поднимались артиллеристы запоздавшей гаубичной батареи. А по всему берегу, всюду, насколько мог ­охватить взор, стояли, сидели, лежали тысячи военных и гражданских людей, тянувших к кораблю руки и кричащих, рыдающих и проклинающих тех, кто не смог взять их с собой...

Через их головы лязгнули залпом орудия канонерской лодки «Грозный» и застучали палубные пулемёты. Красные залегли... Командир канлодки старший лейтенант Роберт фон Вирен (племянник убитого кронштадтскими матросами адмирала) стал последним морским офицером, стрелявшим по красным в Крыму.

...Находясь ещё в море, генерал Врангель послал радиограмму в Константинополь русскому послу Кривошеину с приказом широко опубликовать её текст.

«Русская армия, оставшись одинокой в борьбе с коммунизмом, несмотря на полную поддержку крестьян, рабочих и городского населения Крыма, вследствие своей малочисленности, не смогла отразить натиск во много раз сильнейшего противника, перебросившего войска с польского фронта. Я отдал приказ об оставлении Крыма, учитывая те трудности и лишения, которые Русской армии придётся претерпеть в её дальнейшем крестном пути, я разрешил желающим остаться в Крыму. Таких почти не оказалось. Все казаки и солдаты Русской армии, все чины Русского флота... и масса гражданского населения не захотели подчиниться коммунистическому игу. Они решили идти на новое тяжёлое испытание, твёрдо веря в конечное торжество своего правого дела. Сегодня закончилась посадка на суда, везде она прошла в образцовом порядке. Неизменная твёрдость духа флота и гос­подство на море дали возможность выполнить эту беспримерную в истории задачу и тем спасти Армию и население от мести, надругания. Всего из Крыма ушло около 150 000 человек и 120 судов русского флота.

Настроение войск и флота отличные, у всех твёрдая вера в конечную победу над коммунизмом и в возрождение нашей Великой Родины. Отдаю Армию, Флот и выехавшее население под покровительство Франции, единственной из Великих держав, оценившей мировое значение нашей борьбы.

Генерал-лейтенант барон Врангель».

 

Сейчас, вглядываясь в хмурый осенний горизонт Чёрного моря, главнокомандующий Русской армией вновь вспомнил своего предшественника — Деникина. Командующий Добровольческой армией открыто не доверял морякам, видимо считая, что все матросы — это либо чекисты-большевики, либо махновцы-анар­хисты...

В несколько кильватерных колонн растянулись 120 кораблей и судов, идущих к Босфору. После Ледового похода Балтийского флота весной 1918 года история не знала столь грандиозных морских эвакуаций (это потом Россию и мир потрясёт и уход эскадры адмирала Старка из дальневосточных вод в 1922 году, и Дюнкерк, и кровавый Таллинский переход).

На каждом из судов и кораблей стояли вахты матросы — нет, морские офицеры и гардемарины тоже, но много ли их было? Не каждый русский матрос, образ которого красные неузнаваемо испачкали кровью, поголовно вписав каждого человека в чёрном бушлате и бескозырке в число большевиков, стал им. И, рискуя всем: своим будущим, жизнью своих близких, оставшихся в Крыму, — русские матросы стояли у штурвалов кораблей, увозивших тысячи беззащитных женщин, детей, стариков и раненых от неминуемой смерти...

За спиной Врангеля предупредительно кашлянули.

— Ваше высокопревосходительство, вам радиограмма от французского адмирала Дюмениля, — подтянутый кавторанг отдал бланк радиограммы, щёлкнул каблуками и, чётко развернувшись, вышел из каюты.

Генерал задумчиво посмотрел ему вслед... Классический тип белогвардейскго «золотопогонника»: за одно такое лицо красные расстреливали без разговоров — во всей его фигуре таилась беспощадная благородная сила, в его манерах, в безукоризненной белизне его сорочки, его выправке, чувстве нерушимой офицерской чести... В той силе духа, которая не гарантируется лишь одним наличием золотых погон на плечах.

Чёрт побери, знали бы большевики, что родной брат прославляемого ими лейтенанта Шмидта — командира взбунтовавшегося в 1905-м крейсера «Очаков» и расстрелянного на острове Березань, что его родной брат — Владимир Петрович Шмидт станет офицером Белого флота и предпочтёт покинуть родину вместо службы большевикам, а «Очаков» под именем «Генерал Корнилов» уйдёт из Севастополя, где вот-вот поднимут красные флаги?

...И уж совсем никто не предполагал, что капитан 2 ранга Владимир Петрович Шмидт в Бизерте снимет погоны и примет сан священника. До самой смерти он будет настоятелем русской церкви в Нью-Йорке, недалеко от здания ООН.

Врангель развернул бланк: в радиограмме адмирал Дюмениль с французской пылкостью утешал побеждённых союзников:

«Генералу Врангелю.

Офицеры и солдаты Армии Юга в продолжение 7-ми месяцев под вашим командованием подали великолепный пример храбрости, сражаясь с противником в 10 раз сильнейшим, дабы освободить Россию от постигшей тирании...

Ваше дело не будет бесполезным, население Юга быстро сумеет сравнить вашу власть, справедливую и благожелательную, с мерзким режимом Советов, и вы тем самым окажете помощь возвращению разума и возрождению вашей страны, что желаю, чтобы произошло в скором времени.

Адмиралы, офицеры и матросы французского флота низко кланяются перед генералом Врангелем, дабы почтить его храбрость».

Генерал открыл иллюминатор — морской ветер приятно освежил горячее лицо. Со дня объявления эвакуации Русской армии представители лишь Франции и... Югославии внятно произнесли приглашение изгнанникам. Югославский король обещал дать приют сухопутным войскам, французский президент — военному флоту.

Великобритания, Соединённые Штаты, Германия, Япония — союзники по борьбе с большевиками — не прислали даже утешительных телеграмм. А значит, только Франция реально может обещать помощь в десантной операции, намечаемой на весну будущего года. В ставке Врангеля и в морском штабе вице-адмирала Кедрова не принято было сомневаться — будущей весной начнётся новое наступление на Москву!

Только Врангель расстегнул верхнюю пуговицу кителя, французский адмирал поставил условие: при проходе русского флота через Босфорский пролив все корабли и суда Черноморского флота должны рядом с Андреевским флагом поднять французский.

Будущим равноправным союзникам по десантной операции и походе на Москву такого не прикажут. А значит, не будет никакой десантной операции (на чём её проводить без русских кораблей?), не будет никакого нового похода на Москву! Он словно сгорбился от этой догадки, будто прижатый тяжёлым крестом, внезапно упавшим ему на плечи...

Генерал-лейтенант Пётр Николаевич Врангель был самым грамотным политическим противником советской власти. Хотя у него не было такой многочисленной армии и такого богатого денежного обеспечения, как у адмирала Колчака... И, находясь во главе Белой армии, он не подошёл так близко к Москве и к Петрограду, как Деникин и Юденич...

Главной его силой было то, что барон Врангель предлагал реальную альтернативу советской власти: весной 1920 года на контролируемой его армией территории крестьяне из рук врангелевской гражданской администрации, а не от комиссаров-большевиков получили вожделенную землю. Он был готов вести переговоры с правительствами Польши, Финляндии, Литвы, Латвии, Эстонии Бессарабии о признании независимости этих государств.

При определении государственного будущего небольшевистской России Врангель, убеждённый монархист, не отделывался туманными обещаниями о созыве нового Учредительного собрания, а твёрдо обещал установление конституционной монархии. Правда, при беседе о правах на престол уцелевшего в эмиграции Великого князя Николая Николаевича сказал резко, как отрезал:

— Россия — не романовская вотчина!

«Чёрный барон», как почтительно величали его красные враги, в своей белоснежной бурке и папахе был таким же духовным вождем Белого дела, как в своё время генерал Корнилов, и казался таким же непобедимым.

В 9 часов утра 25 апреля 1928 года он скончался в Брюсселе: официально считалось, что от обострения туберкулёза. Хотя уже на следующий день после смерти «чёрного барона» по Европе поползли слухи, что Врангеля отравили агенты ОГПУ. Слишком непримиримым и опасным был для большевиков этот бывший главнокомандующий Русской армией.

И потому, несмотря на уход Русской армии из Крыма, несмотря на тесноту на палубах и каютах стоявших на рейде Константинополя судов, в ответ на его приказы и воззвания гремело могучее «ура!».

При приходе Черноморского флота в Константинополь началась демобилизация коммерческих пароходов и расформирование вспомогательных служб, и потому флот приказом командующего флотом № 11 от 21 ноября 1920 года был переименован в Русскую эскадру, которой надлежало в скором времени перейти на долговременную стоянку в Бизерту — главную базу ВМС Франции в Средиземном море.

Все корабли Русской эскадры вице-адмирал Кедров и начальник её штаба контр-адмирал Машуков разделили на четыре отряда, с закреплением в распоряжении командующего эскадрой старого линейного корабля «Георгий Победоносец», транспортной мастерской «Кронштадт» и учебного судна Севастопольского морского кадетского корпуса «Свобода» под командованием старшего лейтенанта Рыбина. Транспорт «Якут» с владивостокскими гардемаринами под командованием Китицына был включен в третий отряд контр-адмирала Клыкова.

Месяц в Царьград с судов съезжали усталые русские беженцы, ещё не понявшие, что навечно стали эмигрантами. Из Константинополя отправлялись к берегам Югославии офицерские полки и казачьи сотни Русской армии — в тоскливые лагеря Галлиполи и Лемноса...

Наконец 11 декабря 1920 года в 11 часов 50 минут генерал Врангель простился с командой крейсера «Генерал Корнилов» и перенёс свой флаг на яхту «Лукулл». Незадолго до ухода эскадры в Северную Африку главнокомандующий Русской армией, прощаясь с моряками, отдал им свой последний приказ № 197 — последний приказ Врангеля русскому флоту.

«Славный Черноморский флот!

После трёхлетней доблестной борьбы русская армия и флот вынуждены оставить родную землю. Наша союзная Франция оказала нам своё гостеприимство. Флот уходит в Бизерту — Северное побережье Африки. Армия располагается в окрестностях Царьграда. Русские солдаты и моряки, боровшиеся вместе за счастье Родины, временно разлучены. Провожая вас, орлы русского флота, шлю вам мой сердечный привет. Твёрдо верю, что красный туман, застлавший нашу родину, рассеется и Господь сподобит нас послужить ещё матушке России.

Русский орёл расправит свои могучие крылья, и взовьётся над русскими моряками бессмертный Андреевский флаг.

Генерал Врангель».

Декабрь — и в Средиземном море декабрь. Зимние штормовые волны, казалось, хотели добить русские корабли, ускользнувшие из Севастополя. На канонерской лодке «Страж» отказали котлы, и «Грозному» пришлось взять её на буксир. Командир дивизиона — старший лейтенант фон Вирен, просемафорив Китицыну: «Следуйте самостоятельно», — со «Стражем» на буксире ушёл вперёд. Командир «Якута» не огорчился — один так один — не привыкать.

Между тем волны разгулялись до 5–6 баллов. Норд-ост подгонял транспорт. Форштевень то низко кивал встречным валам, то зависал над ними высоким трамплином... Хлипкое «брюхо» «Якута» с силой билось о бушующее море. Вскоре на ходовом мостике раздалась резкая трель корабельного телефона. Китицын, сняв трубку, услышал взволнованный голос корабельного гардемарина Дорошенко:

— Господин капитан первого ранга! В кочегарке вода!

— Машины на «Стоп»! Подачу угля прекратить! — гаркнул Китицын и, оставив на мостике Недлера, сам ринулся вниз.

В кочегарке воды было уже по колено, она стремительно прибывала. Судно медленно оседало с креном на нос. Китицын похолодел: неужели вот так, под самый конец их одиссеи «Якуту» наступит конец? Гардемарин не нужно было поторапливать… Ручная водоотливная помпа засорилась мелкими кусками угля — отливали воду черпаками, вёдрами... Зазвенел телефон — Недлер попросил срочно вернуться на мостик.

В полукабельтове от русского транспорта застопорил ход французский миноносец сопровождения «Араб». Его командир увидел, что корпус «Якута» медленно погружается, и в рупор предложил русским морякам покинуть обречённое судно, перейдя к нему на борт.

— Командир, неужели бросим старика?! — в глазах Недлера (Китицын даже поразился) было столько боли и горя, что даже не верилось, что этот флегматичный немец способен на такое проявление чувств.

— Сейчас поглядим, — уклонился от прямого ответа каперанг и вновь сорвал трубку телефона. — Машинное? Дорошенко, ну что у вас там?!

— Боюсь верить, но, похоже, мы узнали причину появления воды. Видимо, ударом волны по днищу открыло один кингстон. Сейчас пытаемся захлопнуть его обратно. Вот только бы помпу нам наладить, вёдрами всё вычерпать невозможно!

— Помпу? Сейчас подумаем! — Китицын обернулся, ободряюще хлопнул Недлера по плечу и позвал Кузнецова: — Мичман, я от этой качки весь французский позабыл. Возьмите рупор и передайте французу: за помощь «мерси», выкарабкаемся сами. Но, если они нам дадут свою помпу на время, им двойное «мерси».

Французский миноносец послушно подскочил к борту. С его палубы швырнули ручную помпу и, отсемафорив: «Восхищены мужеством русских моряков! Желаем удачи! До встречи в Бизерте!», — дали полный ход.

Дорошенко несколько раз нырял в холодную воду (хоть и средиземноморская, но всё равно декабрьская), пока крышка кингстона не сползла на своё место. Ещё часов через десять на мостик доложили, что с помощью французской помпы воду полностью откачали. «Якут» выровнялся на волне, и вскоре вновь заработали машины. День 20 декабря стал последним днём плавания транспорта «Якут» и его безусого экипажа.

Утром 21 декабря 1920 года «Якут», пройдя более 16 000 миль, оставив за кормой десятки морей и два океана, став школой десяткам русских и чешских моряков, бросил якоря в базе французских ВМС — в порту Бизерта.

В североафриканский лагерь русских беженцев Сфаят и в Севастопольский Морской кадетский корпус, эвакуированный на линейном корабле «Генерал Алексеев», влились 153 гардемарина-дальневосточника. Младшие из них покинули Африку в связи с окончанием корпуса в начале марта 1922 года и рассеялись по странам мира, поступив в университеты Парижа, Праги, Мадрида и Лондона... Сбылось предсказание чешского капитана Оденгала — Чехословакия дала приют многим его товарищам по походам на «Якуте».

Один из них, гардемарин Георгий Щеманский, в середине 20-х годов нашёл в Праге советское консульство и вскоре вернулся на родину. Он спокойно дожил до старости и умер своей смертью, но так и не смог полностью опубликовать свой дневник, который он вёл в дни удивительного плавания из Владивостока в Севастополь.

...ТИХООКЕАНСКАЯ «БИЗЕРТА».
ПОСЛЕДНИЙ ВЗДОХ...

Двадцать шестого мая 1921 года вышедшие из подполья каппелевцы внезапно захватили Владивосток. Растерявшиеся большевики стали было сбегаться к порту, где стояло несколько кораблей под красными флагами, но тут с моря внезапно подошёл катер с баржей на буксире. Прямо у памятника адмиралу Невельскому высадился десант моряков — партизанский отряд капитана 2 ранга Соловьёва. Гардемаринскую роту отряда повёл в бой старший лейтенант Вадим Макаров...

Уже через два дня в городе наступила тишина. Над 25 кораблями и судами Сибирской флотилии, стоявшими в порту Владивостока, вновь подняли Андреевские флаги. 18 июня 1921 года в командование флотилией вступил контр-адмирал Юрий Карлович Старк. В тот же день Военный совет Сибирской флотилии выпустил постановление, приказав зачитать его всем чинам флота:

«Флот должен считать, что единственным врагом Российского Государства в данный момент являются коммунисты. По сему все находящиеся в Приморском Крае силы должны быть направлены к борьбе с ними.

В настоящий момент все чины Флота и Морского ведомства на Дальнем Востоке должны подчиниться исключительно Командующему Флотилией контр-адмиралу Ю. К. Старку в порядке служебной подчинённости и исполнять все его распоряжения беспрекословно».

На что надеялась эта группа отчаянных генералов и адмиралов, уцелевших в Приморье после гибели армии Колчака, сдачи Крыма и Каспия? На то, что правительства Японии и США признают их и дадут возможность удержать Дальний Восток? На то, что у советского правительства не хватит времени и сил, за дальностью расстояния, быстро направить к Владивостоку крупные соединения Красной Армии? На чудо? Скорее всего, что на всё вместе...

Адмирал Старк добродушно принял старшего лейтенанта Вадима Макарова, как с равным, повспоминал о войне с Германией на Балтике, о трагичной эпопее Верховного правителя... Но на просьбу сына адмирала С. О. Макарова — своим приказом восстановить Владивостокское Морское училище для дальнейшего обу­чения морских кадет и гардемарин, собранных Макаровым и Соловьёвым из всех частей, — ответил мягким отказом.

— Видите ли, Вадим Степанович, у вас всего 140 юношей. Для открытия училища этого мало. Давать объявление о новом наборе я не стану. Во-первых, для обучения юношей в Приморье уже есть несколько сухопутных военных училищ и два кадетских корпуса. А во-вторых... — адмирал помялся, — Япония очень негативно относится к любым попыткам прямолинейного восстановления российской государственности. Сейчас, увы, не 1919 год, и мы с вами не на Волге. Но, чтобы юноши получили образование корабельных механиков и штурманов, им это может пригодиться, — тут адмирал взглянул на свои ладони, ещё будто хранящие стойкий запах штукатурки, — мы на Русском острове разместим морскую школу.

Больше года Макаров со своими гардемаринами провёл на острове Русском, в казармах бывшей кондукторской школы. Летом 1922 года удалось даже организовать им практику на миноносцах «Твёрдый», «Бойкий» и «Инженер-механик Анастасов».

Но с началом осени красные подтянули резервы и начали наступление на восток. Собственно, фронта не было. К океану быстро отходили японские отряды, перед ними ещё быстрее уходили редкие сухопутные части белых, главным образом из забайкальских казаков. Владивосток выслал навстречу всё, что мог: батальоны из офицеров, юнкеров, студентов и гимназистов, объявили о наборе ополчения. Вопреки ожиданиям, город дал более пяти тысяч добровольцев.

Шестого октября была объявлена эвакуация. В 23.00 14 октября 1922 года от пирса Владивостока ушёл последний русский корабль. 25 кораблей и судов, взяв на борт более 10 тысяч военных и гражданских беженцев, навсегда покинули Россию.

В Японии и в портах Северного Китая корабли сгрузили большую часть гражданских беженцев и пошли курсом на Филиппины — военно-морская база США в Маниле готова была их принять. 4 декабря в 150–180 милях от Шанхая с норд-оста налетел шквал, превратившийся в шторм силой 8–9 баллов. Когда он утих, на рейде Везунга китайского порта Ян-цы-Кианга, где сгрудились спасшиеся русские корабли, недосчитались флагмана дивизиона миноносцев — миноносца «Лейтенант Дадымов».

В тот день старший лейтенант Макаров, прошедший три года войны с немцами и пять лет борьбы с большевиками, рыдал в своей каюте на флагманском корабле эскадры, как ребёнок. На «Лейтенанте Дадымове» канули в пучину Тихого океана капитан 1 ранга Соловьёв с семьей, старшие лейтенанты Семенец и Недригайло и... 80 гардемарин — воспитанников Макарова.

В январе 1923 года уцелевшие русские корабли бросили якоря в Маниле. Военно-морские власти США предложили адмиралу Старку продать корабли русской эскадры — на пирсе уже кружили, прицениваясь, агенты судоходных компаний и оптовые скупщики металлолома. Знали, что нищие русские цену не будут на­бавлять.

— Как акулы вокруг умирающего пловца, — Старк с благодарностью принял из рук Вадима Макарова стакан воды со льдом и аккуратно положил на столик бинокль. Адмиралу сегодня предстояла тяжкая миссия — отдать приказ спустить Андреевские флаги. Ему было бы легче отдать приказ о расстреле самого себя.

— Своеобразный у истории сарказм. Вы знаете, Вадим, в мае 1905 года, лейтенантом в Цусимском сражении, я бросился поднимать сбитый кормовой Андреевский флаг на крейсере «Аврора». И, вырвавшись из Цусимского пролива, мы при­шли сюда — в Манилу. А теперь... Господи! Я своей рукой здесь же, в Маниле, подписываю приказ о спуске 25 Андреевских флагов! Знал бы покойный Егорьев, что его сын — офицер Владивостокского отряда крейсеров — перешёл к большевикам, этот Андреевский флаг сорвавшим... Что его старший офицер — Аркадий Константинович Небольсин — адмиралом убит русскими матросами... Если бы он узнал, что крейсер, которым он командовал, послал в эфир планеты радиограмму о начале большевистского переворота, — он бы встал со дна моря!

Пряча слёзы, седой адмирал ушёл к себе в каюту, желая последние часы на корабле побыть одному. А старший лейтенант Макаров снял трубку — корабельный телефон флагмана был соединён кабелем с особняком командира базы США...

Через месяц все русские корабли в Маниле были проданы, а их экипажи рассеялись по Китаю, Японии, Австралии, Новой Зеландии, Соединённым Штатам Америки...

Старший лейтенант Вадим Макаров с частью уцелевших гардемарин уедет в Америку, где и скончается в начале 50-х годов в Нью-Йорке. До последних дней он будет ходить на молебны в православный храм — на службы бывшего капитана 2 ранга Владимира Шмидта — вместе с также оказавшимся в Америке Китицыным.

А контр-адмирал Старк в Париже будет работать таксистом. В годы оккупации гитлеровцами Франции он категорически откажется от сотрудничества с наци­стами. И до самой смерти в 1950 году останется председателем Всезарубежного объединения русских морских офицеров, успев перед кончиной написать «Отчёт о деятельности Сибирской флотилии в период с 1921–1922 гг.».

Манила — тихоокеанское «кладбище» русского флота — ещё ждёт своего первооткрывателя.

А о русских моряках из эскадры адмирала Старка, спящих вечным сном в Маниле, никто не помянет ни словом, ни молитвой. О гардемаринах Филиппинских островов, не спустивших Андреевского флага, — они держались дольше всех — дольше всех молчит история отечественного флота.

Последний начальник штаба Черноморского флота контр-адмирал Николай Николаевич Машуков сказал будущим поколениям русских моряков от имени всех и за всех «белых»:

«...Они не сдались, не положили перед врагом оружия и ушли на чужбину, унося с собой свои знамёна и в складках Андреевских флагов... ту “честь России”, за которую они боролись непрестанно, ежедневно в течение трёх лет...

Наши Вожди — моряки — были в числе зачинателей и участников, трёхлетней белой борьбы на морях, носителями национальной и корпоративной чести и достойными завершителями белой борьбы на родной Земле. Никакое время не сотрёт со страниц Истории идей, жертв и подвигов участников Белого Движения 1917–1922 гг. Они святы!»

115 лет назад — 31 марта 1904 года — командующий флотом Тихого океана вице-адмирал Степан Осипович Макаров был… убит на эскадренном броненосце «Петропавловск».

Организованная и спланированная отправка жертвы на минное поле — это убийство. Более того, характер взрывов на корабле даёт основания полагать, что в качестве «контрольного выстрела» на корабле были заложены взрывные заряды. Тщательное изучение фондов военно-морского архива даёт массу аргументов в пользу такого вывода.

«НОСТРАДАМУС» из КРОНШТАДтА

В январе 1900 года вице-адмирал С. О. Макаров пишет из Кронштадта служебную записку управляющему Морским министерством адмиралу Павлу Тыртову, в которой, подобно средневековому Нострадамусу, излагает свой прогноз о ходе грядущей Русско-японской войны (РГА ВМФ Ф. 417. Оп. 1. Ед. хр. № 17091. Л. 27–31).

Столкновение интересов двух империй неизбежно. Япония — островное государство, потому основная тяжесть ведения войны ляжет на флот. Состояние современного русского флота таково, что надеяться на успешную высадку нашего десанта на территорию противника нельзя.

Остаётся одно: пользуясь базами Владивостока и Порт-Артура, силами крейсеров и миноносцев флота прервать все морские коммуникации по снабжению японских войск в Китае (если не получится помешать их высадке изначально) и предоставить возможность русской армии (Степан Осипович наивно верил в ­боеспособность царского генералитета) довершить их разгром. Русскому флоту, по мнению адмирала, категорически недопустимо вступать в решающее сражение с японским флотом, ибо «тихоокеанский Трафальгар» может быть выигран японцами.

Только действуя таким образом, грядущую войну можно будет свести к почётной «ничьей». Японцы не смогут закрепиться на континенте, а Россия оставит Китай и Корею в зоне своих интересов.

В тактическом плане флотскому штабу будет необходимо при угрозе войны немедленно отозвать в Порт-Артур все корабли-стационары из нейтральных портов (адмирал в начале 1900 года ещё не мог знать, что в Чемульпо окажутся блокированными именно крейсер «Варяг» и канлодка «Кореец») и опасаться внезапной атаки нашей эскадры на внешнем рейде Порт-Артура японскими миноносцами и брандерами (что и произошло на рассвете 26 января 1904 года).

В марте 1900 года записку прочли в Адмиралтействе и… пожали плечами — Макаров творческий человек, фантазия у него богатая. Кроме того, с марта 1903 года новым морским министром России стал адмирал Фёдор Авелан.

ОТСТАВКА ПРОТЕСТА
И ПРОПАЖА ТЕЛЕГРАММЫ

Девятнадцатого января 1904 года вице-адмирал С. О. Макаров вновь шлёт морскому министру Фёдору Авелану объёмную телеграмму — война на пороге, японцы могут начать внезапную атаку на Порт-Артур! Вспомните мои предостережения и предложения… (РГА ВМФ Ф. 417. Оп. 1. Ед. хр. № 3163. Л. 17,18).

В итоге, как выяснилось в марте 1912 года, текст телеграммы до министра не доводят, а с резолюцией «хранить весьма секретно, копий не снимать» прячут в архив. 26 января 1904 года в Петербурге узнают новость о «неожиданной» атаке японскими миноносцами русской эскадры, а чуть позже о гибели крейсера «Варяг» в Чемульпо…

Война не шахматная партия. Помимо сугубо военных средств в ней используют и финансовые. Макаров не мог знать, что банкиры, адмиралы и политики в Лондоне в «партии» между Токио и Петербургом «поставили» на микадо. Что ­выделили огромный кредит на ведение войны с Россией и что со времён Пет­ра I — царское Адмиралтейство насыщено агентами «владычицы морей», как падаль червями.

Не зная всех этих грязных тонкостей, прямолинейный и возмущённый адмирал пишет в Адмиралтейство прошение о своей немедленной отставке! Отставку с поста главного командира Кронштадта приняли. Раз знаешь, как надо воевать с японцами, — езжай!

ДВАДЦАТЬ ДВА
«ПОРТ-АРТУРСКИХ» ДНЯ МАКАРОВА

В Порт-Артур новый командующий флотом Тихого океана вице-адмирал Макаров прибыл 7 марта 1904 года. А уже 31 марта был взорван вместе с броненосцем «Петропавловск». Не считая дня приезда и дня смерти, на всю войну судьба подарила ему всего 22 дня.

Смог бы адмирал Макаров один выиграть войну с японцами? Это преувеличение! Другое дело, что деятельный и умный флотоводец, заставив русский флот воевать, смог бы склонить чашу весов на нашу сторону. Если бы, конечно, заставил бы…

Со страниц знаменитого романа советского писателя Александра Степанова «Порт-Артур» мы знаем, что моряки порт-артурские возликовали, узнав, что коман­довать ими прибыл «сам Макаров». А как было на самом деле?

Возможно, что офицерская молодёжь и бывалые матросы, которым надоело унылое прозябание в порту, и рвались в бой! Но новый командующий столкнулся не с японским флотом, не с британскими агентами, а с саботажем своих начинаний со стороны командиров броненосцев и чинов штаба эскадры.

Нет, степенные капитаны 1 ранга не были японскими или английскими агентами. В марте 1904 года японцы ещё не обстреливали порт, и Порт-Артур не был блокирован. Зато в связи с войной им платили двойное жалованье, начислялся срок службы день за два, а в городе сияли огнями рестораны и бордели. Наслаждайся жизнью и жди, когда прибудет эскадра с Балтики. А там — как Бог даст…

Но «с неба свалился» сверхэнергичный бородач с адмиральскими погонами и вот-вот пошлёт в атаку на японский флот. Степан Осипович возмущён апатией и непрофессионализмом флагманов.

Уже 12 марта 1904 года он шлёт телеграмму в Петербург о невозможности назначить командиром эскадренного броненосца «Севастополь» капитана 1 ранга Андрея Эбергарда (будущего командующего Черноморским флотом). Грозится снять с должности и отправить в резерв капитана 1 ранга Ивана Григоровича (будущего морского министра). Всё по той же причине.

А 26 марта 1904 года командующий флотом Макаров, через 19 дней после прибытия на войну, шлёт телеграмму морскому министру с требованием о своей отставке или переводе во Владивосток (РГА ВМФ Ф. 469. Оп. 1. Ед. хр. № 168. Л. 134).

Адмирал сообщает, что большая часть командиров кораблей эскадры не­боеспособна, и просит перевести его во Владивосток, откуда с отрядом крейсеров он надеется действовать против коммуникаций японцев.

Тридцатого марта 1904 года флотоводец написал сыну Вадиму своё последнее письмо, где были такие строки: «…Нам, мне в том числе, словно бы мешают… как бы сбоку подталкивают, как бы сзади подкрадываются. Начинаю уже что-то улавливать, но смутно пока».

ЗАГАДКИ КАТАСТРОФЫ 31 МАРТА 1904 ГОДА

В ночь на 31 марта отряд японских минных крейсеров ставит мины у Порт-Артура, но русские его не обстреливают, ибо боятся попасть по своим — должен был вернуться отряд наших миноносцев из разведки.

Почему командирам кораблей и батарей штаб флота не сообщил светового кода сигнала «свой-чужой»?

Почему не был исполнен чинами флота приказ об обязательном тралении фарватера предполагаемого курса движения эскадры во главе с «Петропавловском»?

Ответов на эти вопросы не искали в ошеломлении от известия о гибели адмирала. Или не захотели искать?

И наконец, минные офицеры эскадры обратили внимание на необычно разрушительную силу японской мины…

Ещё в 1904 году было высказано аргументированное предположение, что броненосец утопила не японская мина, а подрывные заряды, тайно заложенные в артиллерийских погребах «Петропавловска». Но последующий похоронный гвалт заглушил все доводы.

В итоге от убийства адмирала Макарова выиграли все: японцы, англичане и бюрократы во флотских погонах (факт, что многие, кто возмущал погибшего адмирала в Порт-Артуре, после войны составили блестящую карьеру!).

ПОМНИ ВОЙНУ!

В 1912 году в Кронштадте готовились открыть монумент убитому адмиралу с такими словами.

Отставной морской министр Фёдор Авелан в Петербурге встретился с жандармским ротмистром Михаилом Митковым, который пытался осуществлять контрразведку в осаждённом Порт-Артуре.

Жандарм, сам переживший японский плен, в частной беседе изумился — откуда японцы могли знать об ожидании возвращения русских эсминцев и точное время выхода «Петропавловска»? Уж очень вовремя они направили минные крейсера для установки минного поля!

И сообщил следующее.

Что 11 декабря 1904 года он успел провести обыск в доме терпимости «Америка», который содержала в Порт-Артуре гражданка США Жаннета Чарльз. Фактически с ней сожительствовал лейтенант флота Леонид Вахтин, переведённый после контузии в штаб эскадры.

Что в результате обыска был найдены копии оперативных документов порт-артурской эскадры, которые рассеянный лейтенант якобы «забыл» у своей любовницы.

Что гражданку США он (ротмистр Митков) был вынужден отпустить, а вот блудливый лейтенант сделал попытку застрелиться (РГА ВМФ Ф. 417. Оп. 4. Д. № 6818. Л. 12–17).

Озадаченный экс-министр Фёдор Авелан задумался, а как могло быть, что письменное предупреждение покойного Макарова, направленное ему накануне вой­ны, до него не дошло? И в марте 1912 года он обратился с письмом к морскому министру Ивану Григоровичу, с требованием провести служебное расследование. К тому самому Ивану Григоровичу, который так возмущал Степана Осиповича в Порт-Артуре в 1904 году!

Ясное дело, что ответа и итогов расследования, даже его начала, Фёдор Авелан так и не дождался…

Такая республика чуть было не образовалась на территории французских колоний в Северной Африке в 1924 году. Сейчас это территория суверенной рес­публики Тунис. А 21 декабря 1920 года на рейде Бизерты — средиземноморской военно-морской базы ВМС Франции, бросили якоря 33 корабля русского Черноморского флота, навечно покинувшие порты Крыма, увозя русскую армию генерала П. Н. Врангеля и беженцев в изгнание.

СТАНИЦА «АФРИКАНСКАЯ»

С начала 90-х годов XX века в Тунисе побывали сотни граждан России. Порт Бизерта стал «Меккой» русского православного мира, единодушного с духом белоэмигрантов 1920 года. Изданы книги, сняты историко-документальные фильмы. Казалось бы, о русской колонии белогвардейцев, не спускавших Андреевские флаги до осени 1924 года, уже известно всё. Оказалось, что не всё.

Вместе с моряками-черноморцами и членами их семей на жаркую землю Африки сошли и 150 донских, кубанских и терских казаков. Оказались они на кораблях по самым прозаическим причинам. Казаки — офицеры и гардемарины Черноморского флота. Например, старший лейтенант флота Николай Кунаков — командовал при переходе в Северную Африку вооружённым ледоколом «Джигит». В Бизерте оказались те станичники, которые, даже несмотря на свои офицерские чины в коннице, стали на уходящих судах кочегарами, рядовыми матросами, комендорами корабельных орудий. Эскадра барона Врангеля испытывала дефицит матросов, а шуровать уголь в топках не каждому и флотскому офицеру под силу.

Вот сотник донской артиллерии Георгий Андреевич Борисов и стал комендором палубного орудия ледокола «Всадник». А подъесаул Войска Донского Михаил Леса­невич — матросом эсминца «Капитан Сакен». Наконец, в судовых лазаретах лежали раненые и больные казаки, кто отказался или кого не рискнули тревожить врачи, когда сгружали не военно-морскую часть беженцев в Константинополе. Как-то так сложилось, что наибольшее число станичников служили или были пассажирами крейсера «Алмаз».

Казак — он и в Африке казак! Станичники быстро сорганизовались в Кубано-африканскую станицу имени казачьего генерала Кубанского Войска Науменко. Парадоксально, но больше всего в этой африканской казачьей станице было донских казаков, хотя именовалась она Кубанской. Почему донцы, традиционно соперники кубанцев, согласились с таким наименованием — загадка. Возможно, Войсковой атаман Кубанского Войска что-то пообещал дельное…

Но атаманом казаков в Африке был назначен представитель Атамана Донского Войска, полковник-донец Константин Васильевич Пухляков. Осенью 1920-го он служил в Морском управлении Севастопольского порта, в Бизерту прибыл с женой и с четырьмя детьми на плавмастерской «Кронштадт», на борту которого служил… слесарем ремонтно-механических мастерских. Вместе с ним там же слесарил сотник донской артиллерии Владимир Никифорович Попов.

В Бизерте из 150 казаков лишь около 20 были офицерами казачьих войск: сотниками, подъесаулами, хорунжими… Константин Пухляков был самым старшим в чине. Впрочем, уже в марте 1922 года казаки избрали атаманом полковника Вой­ска Кубанского, инвалида Гражданской войны — Ивана Белого.

Большинство чубатых эмигрантов не были профессиональными военными, но зато — мастерами на все руки! Да и казачьи офицеры были не из белоручек. Полковник-атаман Пухляков с женой и сыновьями вскоре открыл торговую лавку. Появились ателье по пошиву одежды и обуви — среди казаков нашлись и сапожники, и портные, в помощь им пришли жёны и дочери офицеров эскадры.

Но главное: земледельцы и скотоводы — станичники были ошеломлены благодатным климатом средиземноморского побережья. Зимы, как таковой, особенно в сравнении с русскими зимами, нет — по два урожая в год снимать можно! Вскоре на берегу появились русские и казачьи агрономические фермы. Сначала они обслуживали запросы чинов и пассажиров эскадры, затем, как сказали бы сейчас, их продукция начала «завоевание местного рынка».

Русским колонистам благоволила французская колониальная администрация, видя в них ещё одну силу в противовес местному арабскому населению. Открылись русские стоматологические кабинеты и аптеки — русские врачи и фармацевты лечили пациентов без разбора по цвету кожи. Горожан, без различия расы, развлекал и веселил русский оркестр и хор.

Но главное — боевые корабли Русской эскадры: линкоры, эсминцы и подлодки над которыми не спускали Андреевские флаги, даже с декабря 1922 года, когда был провозглашён Советский Союз, были организующей и идейной силой белоэмигрантов не только на североафриканском побережье, но и всей Европы.

В Бизерте разместился и готовил офицеров флота Морской кадетский корпус. А организационные и сельскохозяйственные успехи казачьей Кубано-Африканской станицы притягивали казаков-белоэмигрантов Европы. Климат целебный, потрясений послевоенной Европы нет. Приезжайте, братцы, всем дело и место найдём!

«РУССКО-АФРИКАНСКАЯ РЕСПУБЛИКА» —
ФИЛИАЛ РОССИЙСКОЙ ИМПЕРИИ?

В начале 1924 года в Тунис из Парижа прибыла группа высокопоставленных офицеров Русского Общевоинского Союза с рекомендательными письмами депутатов и министров Франции. Местной администрации разрешалось рассмотреть предложение русских союзников о выделении земельного надела с портом для образования… русского государственного образования.

Люди есть и прибудут из Европы ещё. Экономика налаживается. В неё могут вложить деньги русские банкиры и аристократы, успевшие вывезти ценности из России. Главное — есть корабли, даже ледоколы, которые могут служить и службу Франции по охране побережья и выполнять фрахтовые плавания хоть по всему миру. Были свои летчики и авиационные механики — будущие ВВС «Русско-Афри­канской республики».

В Париже уже потирали руки, предвкушая сюрприз для СССР. Параллельно советской России будет образована не советская Россия. Пусть в Африке. Пусть с конституцией и монархом из числа кого-то из уцелевших в эмиграции членов династии Романовых. Рассматривалась кандидатура Великого князя Николая Николаевича — бывшего Верховного главнокомандующего. Часть моряков ратовала за контр-адмирала Великого князя Кирилла Владимировича… Ничего, что «царь Кирюха» опозорился, ему же не править самому, в конце концов. Но со своим флотом и армией. Денежной системой. Североафриканским казачьим Войском. И дип­ломатией.

Впрочем, представить себе посольство «Русско-Африканской Республики» в советской Москве мог в то время лишь самый буйный фантазёр. А вот в Риме, Париже, Токио, Пекине Лондоне и в Берлине — почему нет?

ОПОЗДАЛИ

Русская делегация из Парижа в Тунис опоздала не только тактически, но и стратегически. Столь необычную попытку изменить ход истории надо было предпринимать в начале 1921 года. Когда были свежи кадры Белой армии в эмиграции и в Париже правили политические враги большевистской России. Но вплоть до осени 1923-го лидеры Белой гвардии бредили планами нового наступления на Москву и эмигрантами себя не считали. И в ноябре 1920 года уходили не в эмиграцию, а в эвакуацию. Как в марте 1920-го из Новороссийска. Чтобы потом опять начать наступление на большевиков. Был провозглашен СССР, вот бы в противовес ему создать русскую республику в Африке! Но всё что-то тянули, обсуждали…

А когда занялись практической реализацией исторического проекта — во Франции прошли очередные парламентские выборы. Правительство сформировали социалисты, симпатизирующие СССР. В Версале готовились признать Советский Союз на дипломатическом уровне. Следовательно, все переговоры на территории североафриканских колоний с «белыми» русскими сначала «заморозили». А потом и вовсе забыли, будто и не было.

В октябре 1924 года Франция официально признала СССР. Узнав об этом, морские, армейские и казачьи офицеры сняли погоны и перешли на положение частных лиц. Медленно, с закатом октябрьского солнца, с мачт сползли русские Андреевские флаги. Обезлюдела и Кубано-африканская станица — казаки разбрелись по свету кто куда.

Вопрос — если бы к октябрю 1924 года Русская республика в Африке уже существовала, решились бы в Париже на её роспуск? В угоду Москве. Или сделали бы вид, что ничего сделать не могут, а в СССР лишь бессильно бы скрипели зубами? Интересный был бы сюжет русской истории ХХ века.

А русский погост на побережье Северной Африки пополнился и казачьими могилами. Донской казак Михаил Степанович Конивец — матрос черноморской подлодки «АГ-22», похороненный в Бизерте в 1944 году, — только один из них. Только одно из забытых имен.

Исторически образованные читатели удивятся. Какая война между Англией и Францией в 1940 году? Ведь с сентября 1939 года эти государства объявили войну III Рейху, и союзные англо-французские войска вместе отбивались от натиска вермахта в июне 1940 года у берегов пролива Ла-Манш. И вдруг между Францией и Англией спустя месяц началась война?

 

ЗАБЫТАЯ ИСТОРИЯ ФРАНЦИИ В ХХ ВЕКЕ

 

13 июня 1940 года новое французское правительство возглавил национальный герой Франции времён Первой мировой войны маршал Филипп Петен. Престарелый милитарист не то что бы был в душе нацистом. Но он не мог не признавать очевидных заслуг рейхсканцлера Адольфа Гитлера в возрождении государственности Германии.

В войну 1914—1918 годов Франция уже заплатила за интересы британских банкиров миллионами жизней французов, сражаясь с кайзеровской Германией. И вновь жертвовать своими соотечественниками ради интересов Лондона старый вояка не желал.

Поэтому именно его правительство подписало мирный договор с Германией 22 июня 1940 года. И именно правительство маршала Петена управляло территорией страны в период с июня 1940-го по август 1944 года. Его современники говорили, что полномочий и прав у маршала больше, чем у абсолютного монарха «короля-солнце» Людовика XIV.

Франция в те годы представляла собой «президентскую республику», глава которой отличался от монарха только тем, что получил власть не по наследству и не мог её по наследству передать.

Интересно, что посольства «Франции Петена» не закрыли не только в странах-союзниках нацистской Германии, но и в таких нейтральных на тот момент странах, как Швеция, Турция, Швейцария. Дипломаты посольств фашистской Франции (назовём вещи своими именами) продолжали работать даже в столицах США и в СССР.

А ещё Франция была и осталась, даже после разгрома нацистской Германией, колониальной державой. Гитлер был настолько любезен, что не отобрал у правительства Петена его заморские колонии. А в них оставались боеспособные корабли Франции. И куда они повернут свои орудия — этот вопрос волновал адмиралов и кригсмарине, и гранд-флита.

 

ЛАТЕНТНАЯ ГРАЖДАНСКАЯ ВОЙНА

 

Фактически она началась между французами с начала открытой гражданской войны в Испании. Одни граждане Четвёртой французской республики сражались в антифашистских интернациональных бригадах… Другие граждане Франции добровольно ехали воевать в армию генерала Франко…

Вернувшись на родину, «красные» и «белые» французы по-разному восприняли мирный договор от 22 июня 1940 года. Союзниками Гитлера в общей сложности признали себя более 300 тысяч французов. Союзниками англичан, а потом и СССР до 1943 года выступали чуть более 135 тысяч французов.

Одни будут сражаться на Восточном фронте с Красной Армией в составе дивизии «Шарлемань». Другие воевали на стороне Красной Армии в эскадрилье «Нормандия-Неман». Но это будет позже, а летом 1940 года моряки французских эскадр, узнав о капитуляции своей страны, совсем не рвались затопить свои корабли и не стремились прорваться в порты Великобритании. Где их ждали с нетерпением.

В адмиралтействе Лондона надеялись, что после капитуляции французского правительства моряки колониальных эскадр возьмут курс на Англию, как это сделали в сентябре 1939 года экипажи нескольких боевых кораблей и подлодок польского флота.

Но французские моряки вовсе не желали умирать за счета лондонских банкиров, то есть пасть под именем «антифашистов». Кроме того, среди флотского офицерства Франции были популярны «правые» политические взгляды, выразителем которых и стал маршал Петен.  И в Лондоне утвердили план «Катапульта».

 

ПЛАН «КАТАПУЛЬТА»

 

Премьер-министр Уинстон Черчилль один раз уже если не предал прямо, то равнодушно отнёсся к судьбе союзников английского экспедиционного корпуса у берегов Ла-Манша. Французских солдат эвакуировали на острова в последнюю очередь. Большинство из них попало в немецкий плен. Спустя пару недель в Лондоне он, пыхнув дымом неизменной сигары, озвучил в кабинете морского министра суть плана «Катапульта», который были обязаны исполнить ВМС Великобритании.

«В Оране и соседнем с ним военном порту Мерс-эль-Кебире стояли два корабля французского флота “Дюнкерк” и “Страсбург”, современные линейные крейсера… Вместе с ними стояли два французских линкора “Бретань” и “Прованс”, несколько лёгких крейсеров, эсминцев и подводных лодок. В Алжире было семь крейсеров, а на Мартинике авианосец и два лёгких крейсера. В Касабланке находился линейный корабль “Жан Бар”. Целью операции “Катапульта” был вывод из строя французского флота или его уничтожение», — хладнокровно вынес приговор вчерашним союзникам лорд Черчилль.

 

ФРАНЦУЗСКИЙ «ВАРЯГ»

 

Историк и писатель капитан 1 ранга Борис Корнилов считает, что экипаж французского линейного корабля «Бретань» повторил геройский подвиг русского крейсера «Варяг» в 1904 году. И если большинство членов экипажа «Варяга» остались живыми, то французский линкор погиб в бою, в котором не имел шансов на победу, со всей командой. И не он один.

«3 июля 1940 года — забытая скорбная и героическая дата в истории Второй мировой войны, — считает Борис Корнилов. — В тот день Англия, без объявления войны, напала на Францию. С 24 июня 1940 года англичане закрыли своё посольство в Париже и выдворили из Лондона французских дипломатов. Так что передать послание о начале войны было некому и некуда».

Впрочем, британские джентльмены не отвлекались на бюрократические процедуры. В тот день корабли английского флота блокировали порты, где стоял французский флот, и предъявили ультиматум: сдать корабли, а экипажам интернироваться.

В Мерс-эль-Кебире состоялось экстренное совещание командиров французских кораблей. На нём было принято решение истинно героическое: флага не спускать и с боем попытаться вырваться из западни. И грянул бой!

От огня английских крейсеров линкор «Бретань» был объят пламенем и ушёл на дно вместе с командой. Флаг не спустили, и пока пылающий корпус судна не опрокинулся в пучину, корабельный оркестр самоотверженно исполнял «Марсельезу»… На каждом линкоре и крейсере был свой оркестр, и под звуки национального гимна французы выходили из порта в бой. Почти на верную гибель. Линейные корабли «Дюнкерк» и «Прованс», расстреляв боезапас, пылая, вернулись в порт и восстановлению не подлежали.

Но не всё получалось у британцев — линкор «Страсбург» с тремя французскими эсминцами всё же прорвался сквозь блокаду английских кораблей и дошёл до родного порт Тулон. Чванливые британские адмиралы получили пощёчину от вчерашних союзников. Французские комендоры стреляли тоже не всегда мимо, английские корабли отошли подальше, зализывая раны.

Погибать британцы очень не любят, поэтому через день они атаковали непокорные французские корабли силами морской авиации с авианосцев.

5 июля 1940 года английские бомбардировщики и торпедоносцы атаковали французов на рейде и в порту Мерс-эль-Кебира и нанесли тяжёлые поражения оставшимся субмаринам и эсминцам.

8 июля 1940 года воздушной атакой с авианосцев английскими самолетами был выведен из строя линкор «Ришелье», не спустивший французского флага на рейде Дакара.

 

НА ЧЕЙ СЧЁТ ПОТЕРИ?

 

Это шестидневная война между Англией и Францией стоила жизни 1400 французским морякам. Когда маршал Петен узнал о подвиге французского «Варяга» — линкора «Бретань», он искренне заявил: «Я горжусь, что у Франции есть такие французы!»

Что процедил Уинстон Черчилль, когда ему доложили об итогах операции «Катапульта», истории неизвестно. Как и о численности потерь среди моряков и лётчиков британского флота, погибших при уничтожении своих вчерашних союзников. Эта информация засекречена до сих пор.

Цинизм и жестокость лордов британского Адмиралтейства состоит в том, что от маршала Петена ни Гитлер, ни адмиралы немецкого флота не требовали ни передачи им французских кораблей, ни обязывали их экипажи сражаться с Англией. Была лишь теоретическая вероятность использования кораблей нацистами… И это решило судьбу французских моряков.

В целом задачи, которые поставил Уинстон Черчилль своим адмиралам, были решены. Горе тому, кто забывает девиз британский внешней политики: у Англии нет вечных друзей и вечных врагов, есть только вечные интересы.

Впрочем, это философия…

Но вот точный вопрос: 1400 французов, погибших от бомб и снарядов англичан, — они вписаны историками в список французских жертв от рук гитлеровцев?

А убитые ответным огнём французских линкоров английские моряки — также «записаны на счёт» нацистов III Рейха?

Похоже, что это так. Впрочем, в сравнении с десятками миллионов жертв Второй мировой войны несколько тысяч убитых в шестидневной забытой войне между Англией и Францией — забытый историей пустяк.

Александр  Смирнов

 

БЕГУЩАЯ СТРОКА: Приняв в 1940 году власть над частью неоккупированной Франции, маршал Петен заменил масонский девиз «Свобода, Равенство, Братство» на новую для коллаборационистов триаду — «Работа. Семья. Отечество».

Фамилия Сикорский вспоминается в России прежде всего в связи с историей авиации. Бывший кадет Морского корпуса Игорь Сикорский, создатель первого русского цельнометаллического бомбардировщика типа «Илья Муромец», после революции эмигрировал в США…

Намного реже вспоминают его отца — профессора кафедры психиатрии медицинского факультета Киевского университета, специалиста высшей квалификации — Ивана Сикорского. Сын скромного сельского священника поднялся до высшего признания своих знаний и способностей в научном мире начала ХХ века.

Но после участия профессора Сикорского, в качестве эксперта, в судебных заседаниях, посвящённых разбирательству обстоятельств убийства мальчика Алёши Ющенко, его имя старались стереть из памяти потомков.…

Следствие обвинило убийц — членов секты ортодоксальных иудеев, в совершении ими ритуального умерщвления христианского младенца, диктуемого требованиями радикального иудаизма. Адвокаты подсудимых потребовали проведения психиатрической экспертизы — мол, их подзащитные просто психически больные люди, следовательно, не могут нести ответственности за свои преступления.

От профессора кафедры психиатрии Ивана Сикорского ждали спасительного заключения: не было никакого ритуального жертвоприношения членами секты, есть лишь психически невменяемые подсудимые. Следовательно, они неподсудны!

Но Иван Сикорский их разочаровал, а своей речью на судебном заседании, которую издали в 1913 году в Киеве отдельной брошюрой — «Ритуальное убийство. Обвинительный акт по “делу” М. Бейлиса», нажил себе полчища мстительных врагов на всех континентах планеты.

 

ПСИХИЧЕСКИЙ ДИАГНОЗ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

 

Современники профессора психиатрии Ивана Сикорского не оценили ещё более значимое исследование, предпринятое учёным. В конце концов, психически больные обескровили тело мальчика или здоровые нелюди его так умертвили — для жертвы было непринципиально. Отец авиаконструктора, как врач-психиатр, проанализировал прозу классика русской литературы — Николая Гоголя.

Итоги своей работы он изложил в изданной им в 1902 году в Киеве книге с шокирующем названием — «Изображение душевнобольных в творчестве Гоголя».

Автор «Мёртвых душ» самокритично описал своё состояние — эмоции, мысли — в «Записках сумасшедшего». Вечные сумерки сознания у самого Николая Гоголя, помогли ему точно выразить симптомы различных душевных болезней у героев своей петербургской прозы.

Профессор Иван Сикорский листал страницы гоголевских произведений, но не как литературовед, а как медик. Петербургскому чиновнику Поприщеву, возомнившему себя испанским королем, диагноз сформулировал сам Гоголь. Но Иван Сикорский определил, что и легендарный владелец шинели, мелкий чиновник Акакий Акакиевич, всем своим бедам обязан болезни — слабоумию.

Медик внимательно читал текст «Мёртвых душ» и выявил патологию у ряда героев романа… Неизлечимый «коллекционер рухляди» помещик Плюшкин — жертва процесса вырождения. Меткое и скрупулезное описание Гоголем черт лица крепостника это доказывало, что было подмечено психиатром. Неугомонный Ноздрёв… Хроническое нарушение причинно-следственной связи и повышенная возбудимость в поступках, усугублённое алкоголизмом. Помещица Коробочка — старческое слабоумие.

В связи с тем, что автор «Мёртвых душ» настолько точно и красочно описывал героев, наделённых психическими и душевными заболеваниями, невольно закрадывается мысль — а здоров ли был сам классик?

Как у большинства гениев, у личности Николая Гоголя, несомненно, были крупные странности. Профессор психиатрии Иван Сикорский задумывался о другом: поскольку именно литература формирует менталитет каждого народа, то… не является ли пресловутая «загадочность русской души» (то есть нарушение логики в последовательности мысли и действия — бич русской интеллигенции) — следствием принудительного изучения творчества классиков русской литературы?

Сомнительного, с точки зрения душевных болезней, самого Николая Гоголя. Эпилептика и маниакального игромана Фёдора Достоевского. Михаила Лермонтова — автора тщательно скрываемой от потомков поэмы «К Наталье», после прочтения которой будешь вынужден подозревать поручика-дуэлянта в нетрадиционной сексуальной ориентации. Графа Льва Толстого — вне всяких сомнений, страдавшего душевной болезнью на последнем этапе своей жизни.

Профессор медицинского факультета Киевского университета Иван Сикорский дружил с коллегой — преподавателем теологии и истории религий Афанасием Булгаковым. Оба прочили своим сыновьям великое будущее… И оба не ошиблись.

 

Александр Смирнов

Интернет мгновенно разносит новости с «коррупционного фронта» современной России. Мол, воруют миллиарды бюджетных денег уже в Генеральном штабе! И обыватели, внимая новостям, качают головами — да-а… бывали хуже времена, но не было подлей.

Были! Точнее, коррупция высших чинов российской армии и флота — это перманентное состояние. Казнокрадство бывало лишь масштабнее или скромнее. Но оно вечно. К этому выводу приходишь, когда знакомишься с фондами военно-морского суда Морского министерства Российской империи, хранящимися в военно-морском архиве. Возьмём хотя бы времена царствования императоров Александра I и Николая I...

 

КАК ШТУРМАН ПРОДАЛ СВОЙ КОРАБЛЬ

 

В феврале 1824 года военно-морской суд Кронштадта в особом присутствии рассмотрел «дело» младшего штурманского офицера, подпоручика флота Василия Кислаковского. Он ухитрился продать только что отстроенный фрегат «Елизавета», на котором был в тот момент вахтенным офицером, наивному британскому купцу за 100 золотых червонцев. Немалые деньги по тем временам.

Новейший корабль со всей парусной оснасткой, но ещё не вооружённый артиллерией, стоял у стенки. Экипаж не был полностью укомплектован, потому вахтенным начальником пришвартованного судна был штурманский офицер. Да и матросы ещё почти все были в береговом экипаже.

Скучающий на безлюдной палубе подпоручик флота раздумывал, где бы раздобыть денег на покрытие карточного долга. Накануне он крупно проигрался в Офицерском собрании. Увидел, что по пирсу от одного судна к другому расхаживает озабоченный англичанин. Разговорились…

Оказалось, что сэр Роберт Опеншоу срочно должен вывезти на родину купленный в Петербурге товар, а его личное судно дало течь и в ближайшее время в море выйти не может. Он, сэр Опеншоу, готов выкупить любой корабль, чтобы завтра же отплыть в Бристоль со своей командой и грузом. Иначе сорвётся прибыльная сделка!

«Да купите этот новейший фрегат! — лихо предложил подпоручик. — Видите на мачте Андреевский флаг? Морское министерство его заказало, да осталось не удовлетворено. Вот даже команды не прислало. Завтра адмирал объявит о его продаже. Спешите, сэр!»

Британский сэр совершил обход новейшего и почти пустого корабля и остался доволен. Решили, что сейчас он выплатит 100 рублей золотом задатка, а завтра прибудет на борт со своей командой и оформит в кронштадтском Адмиралтействе судно в собственность, доплатив его полную стоимость. Ударили по рукам!

Англичанин, радостный, поспешил к своей команде, а не менее радостный штурман в Офицерское собрание — отдавать долг.

Утром британцы заняли корабль, подняли флаг торгового флота Британии и начали погрузку… Уже после её завершения пунктуальный англосакс прибыл в приёмную командира Кронштадта с вопросом — сколько и кому он должен заплатить за корабль, за который вчера внёс задаток? И был очень удивлен услышанным ответом…

Александр I утвердил приговор суда в отношении «Остапа Бендера в эполетах»: подпоручика Василия Кислаковского разжаловать в матросы и отправить служить в Архангельск с правом выслужить офицерский чин заново. Подсудимый, услышав приговор, только усмехнулся: карточный долг он отдал. А остальное неважно!

 

300 ТЫСЯЧ СЕРЕБРОМ ГЕНЕРАЛА ШИРКОВА

 

Ушлый штурман лишь конвертировал в золото жгучую потребность наивного чужеземца. Генерал-майор флота Пётр Ширков ограбил бюджет морского ведомства на рекордную сумму — 300 тысяч серебром наличными! В Зимнем дворце уже царствовал суровый император Николай I, но и он долго думал перед тем, как 27 октября 1826 года утвердить приговор военно-морского суда.

Для охраны побережья Балтийского моря в период войны Морское министерство сформировало институт морских ополченцев. В их число входило боеспособное население прибрежных городков: рыбаки, моряки малого каботажного флота, судоремонтники. В условиях войны они брали на себя обязанности по охране берега от возможного десанта противника, обеспечение службы наблюдения и связи.

Морские ополченцы были сведены в три полка, которые в мирное время состояли только из кадровых офицеров штаба. Но на содержание и обучение ополченцев флота казна регулярно отпускала средства.

Вот генерал-майор по Адмиралтейству и был командирован с инспекцией — как ополченцев обучают и снабжают в трёх полках? Выяснил, что средства из морского бюджета регулярно поступают в штабы полков и… пропадают без вести. Командиры полков, виновные в растратах, предложили генералу-инспектору долю. За то, чтобы тот закрыл глаза на их лихоимство. Полков было три. Каждый командир принес ему свою сумму… Попался генерал-коррупционер на глупости. Скупил богатое имение с землями и своими попойками привлёк внимание — а откуда у его превосходительства столько наличности?

Николай I недавно повелел отправить на рудники декабристов, жаль, что не отправил им вслед генерала-взяточника. А лишь конфисковал имение и уволил со службы, без пенсии и мундира.

Капитан-лейтенанта Илью Каверина и подпоручика Ивана Харламова суровый государь лишь повелел разжаловать до первого офицерского чина и отправить служить на корабли… За что? За сущие пустяки, право. Отданные им под команду матросы летом не занимались боевой подготовкой, а работали в имениях помещиков, пока их командиры гостевали в помещичьих особняках, коротая время с хозяевами за «рюмкой чая» и карточным столом. Деньги, заработанные матросами, офицеры клали себе в кошелёк.

Капитан по Адмиралтейству Роман Матросов поплатился чином по решению военно-морского суда в 1838 году совсем за сущий пустяк. По его мнению. Целое лето отряд матросов работал не на судоремонтной верфи, где чинили их корвет, а строил особняк в имении господина капитана. Домовладелец готовился отметить новоселье, а угодил под следствие… Итог: разжалован в матросы.

В архивах не обнаружено свидетельств, касающихся судьбы капитанского дома, — оставили недвижимость бывшему матросу или отобрали в казну?

Не удивительно, что императора Николая Павловича современники считали суровым самодержцем. Когда дело касалось казнокрадства, от его гнева не спасало ничто. Разве что прошлые заслуги могли смягчить наказание. Что подтверждалось громогласным «делом» вице-адмирала Павла Колзакова.

 

РАСТРАТЫ ДЕНЕГ ИНВАЛИДОВ ВОЙНЫ

 

В 1815 году, вернувшись из Европы после победы над Наполеоном, император Александр I учредил Комитет по попечению инвалидов наполеоновских войн, оставшихся без средств к существованию. Этот Комитет так и называли «александровским».

С 1849 года Комитет возглавил вице-адмирал Павел Колзаков — ветеран Бородинского сражения и всех войн, которые вела империя с 1798 года по 1835-й. Лично он, под огнём французов, снимал с седла смертельно раненного генерала Петра Багратиона. Вместе с императором брал Париж и был доверенным лицом цесаревича Константина (родного брата будущего Николая I), считавшегося наследником престола до ноября 1825 года.

И вот в январе 1853 года (Россия ещё не начала Крымскую войну, но было понятно, что она накануне военных действий) Петербург был потрясён скандалом. Ревизия выяснила, что глава Комитета вице-адмирал Павел Колзаков и директор канцелярии Комитета (исполнительный директор его) увели со счетов рекордную сумму — 1 миллион 200 тысяч рублей! Для петербуржца середины XIX века миллион рублей воспринимался так же, как в начале XXI века осмысливается сумма в квадриллион рублей.

Когда итоги ревизии дошли до Николая I, император ходил по своему кабинету, как разъярённый лев. И жаждал крови казнокрадов!

И тут столица была оглушена ещё одной новостью. Директор канцелярии Комитета по попечительству раненых, в котором пропала такая сумма, Александр Политковский — скончался внезапно 1 февраля 1853 года в своем доме. Накануне он был здоров и бодр, но, конечно, сильно встревожен. Официальная причина смерти была определена как апоплексический удар. Но домашние покойного намекали, что глава семьи принял яд, дабы избежать позорного суда и оградить тем самым домашних от царской кары. А по городу поползли слухи, что директора канцелярии отравили. Мол, он слишком много знал…

А что же с вице-адмиралом Колзаковым — главой оскандалившегося Комитета?

9 февраля 1853 года Николай I снял его со всех постов и уволил в отставку. Но с мундиром и пенсией. Всё же георгиевский кавалер, награждённый золотым оружием за храбрость, многократно доказывавший свою преданность династии. В опале отставной адмирал был вплоть до кончины Николая I.

Есть версия, что и самодержца отравили, как и Политковского.

Новый государь Александр II опального адмирала вернул на службу и даже произвёл в высший военно-морской чин — полного адмирала флота. Но! Только после того как пропавшая сумма была возвращена тайными лицами. Уже после завершения Крымской кампании.

Фонд архивных «дел» военно-морского суда императорского флота, хранимый в РГА ВМФ, богат и объёмен. И доказывает, что коррупция в России — бессмертна, как бактерия.

 

Александр Смирнов

 5 (11) апреля 1242 года на льду Чудского озера ратники князя Александра Невского разгромили войско рыцарей-крестоносцев Ливонского ордена. Это все знают из школьных учебников истории. Многие смотрели кинокартину «Александр Невский», снятую в 1938 году, в которой показана эта битва. Вот только историки, объясняя стремление рыцарей разгромить Новгородскую боярскую республику, называют причину их похода вековой мечтой немцев о захвате русских земель.

Но были истинные мотивы. Ныне забытые. В 1842 году в типографии Петербургского университета была напечатана работа немецкого историка Г. Раушника — «История Немецкой Ганзы». Аккурат к 600-летию сражения. И в немецких средневековых хрониках им найдены факты — для нас неожиданные.

 

ЗАКОНЫ ГАНЗЕЙСКОГО СОЮЗА

 

Союз торговых городов немецкой части Балтийского моря, называемый Ганзейским союзом, был образован в XIII веке. В союз были приняты торговые республики Пскова и Великого Новгорода. Историки называют разные даты этого события. Но факт достоверный: торговые представительства Ганзы в Новгороде и в Пскове были открыты еще в 1221 году.

Представительства — это мягко сказано. По сути это были небольшие замки-крепости, со своим госпиталем, церковью Святого Петра (ещё католической), со складами, гостиницей и даже отдельной тюрьмой. Куда могли посадить даже новгородских купцов-должников Ганзы. Регулярно в разных городах-портах собирались «торгово-экономические форумы» (они тогда назывались сеймы), на которых купцы обсуждали и утверждали законы торговли. Одним из условий было соблюдение монополии на морскую торговлю, то есть запрет продавать товары по сухому пути и не членам союза Ганзы.

Из псковско-новгородских земель в порты Балтики шёл корабельный лес, пенька и лён (необходимые для судостроения), воск, мёд (крестоносцы ещё не привезли в Европу сахар с Ближнего Востока), драгоценная пушнина. Из балтийской Европы в Новгород и в Псков везли металл (листовой и бруски), изделия из золота и серебра, сукна, дорогие вина, стеклянную посуду. Словом, товарооборот был богатый. Но зимой торговля почти замирала — прибрежные акватории замерзали, а в центре Балтики бушевали штормы.

Крестоносцам Ливонского ордена также были нужны товары от новгородцев и псковичей, а ландмейстер Тевтонского ордена в Ливонии Андреас фон Вельвен также любил мёд. Торговать морем крестоносцам не позволяли купцы Ганзы. А очень было надо.

И вот в начале зимы 1241 года по замёрзшим рекам из Ливонии в Псков и в Новгород прибыло по обозу крестоносцев с товарами. Ландмейстер не поскупился: отправил немало золота и серебра и заморских вин. Таких, что у «бояр-олигархов » слюнки потекли. Пообещали они «псам-рыцарям» отправить обратно меда, воска, мехов… В обход запретов, установленных Ганзейским союзом.

Но и в представительствах Ганзы тоже не дремали. Поднялся скандал. Хроники не сохранили подробностей деловой переписки и перепалки между членами Ганзы, новгородскими и псковскими дельцами и возмущёнными рыцарями…

Но известно, что новгородцы и псковичи перед главами представительств Ганзейского союза раскаялись и купцов с мечами на поясе, приехавших из Ливонии, выставили обратно пустыми, без ожидаемых товаров. Не вернув оскорблённым рыцарям ценностей, новгородцами уже принятых от Ордена в счёт оплаты будущих поставок.

 

 

 

АЛЕКСАНДР НЕВСКИЙ НАЁМНЫЙ ЗАЩИТНИК ГАНЗЫ?

 

Сражение на Чудском озере состоялось в начале апреля 1242 года, уже после захвата крестоносцами Пскова. То есть по суше войско Ордена выдвинулось наказать мошенников не позднее начала года. Почти сразу после того, как обманутые рыцари вернулись и пожаловались своему ландмейстеру на жуликов с берегов Волхова и реки Великой.

Причём пехоту пришлось набирать с земель, ныне называемых Данией, настолько у Ордена было туго с мобилизацией. Какой там «дранг нах Остен» (поход на Восток)?! Потерянное бы заставить вернуть.

 

«ПОДНЯВ МЕЧИ ИЗ РУССКОЙ СТАЛИ»?

 

Константин Симонов в поэме «Ледовое побоище» так описал сражение, в котором «русские» новгородцы рубили мечами якобы «немцев» из Ливонского ордена. Как на деле было?

Шумело новгородское вече. Решали — биться с обманутыми крестоносцами или вернуть взятое с выплатой компенсации за причинённый моральный ущерб? Как всегда, платить были готовы за счёт всех горожан те немногие, кто поживился за счёт ливонцев. Дебаты затянулись и разгорались. Отчасти этот эпизод и показан в фильме Сергея Эйзенштейна «Александр Невский».

И тут пришло известие: крестоносцы взяли Псков и силой вернули то, что у них забрали. Да ещё ограбили всё что можно. И в первую очередь спалили дотла базу конкурентов — псковское представительство Ганзы. Единоверцев не пожалели. Тут уж самому ярому пацифисту стало ясно, что без боя не обойтись.

А купцы из Ганзы, наблюдавшие за событиями на вече, вышли на площадь и предложили — берите наши запасы металла, всё берите, иначе спалят всех дотла. Мечи, боевые топоры и наконечники копий, что поражали крестоносцев на льду Чудского озера, оказывается, были наскоро выкованы из немецкой стали. Щедрость была вызвана не патриотическим меценатством, а пониманием, что всех новгородцев не перебьёшь, а вот «соотечественников из Ганзы» крестоносцы порубят всех до единого.

Впрочем, как сообщает в своей книге профессор Раушник, спустя 8 лет на очередном сейме Ганзы от делегации новгородцев потребовали возместить стоимость «одолженного металла весной 1242 года». И ещё: после тех событий члены Ганзы на сейме утвердили запрет на торговлю с псковичами и с новгородцами в долг. Это, кстати, единственное косвенное упоминание в книге о битве на Чудском озере.

 

КЛИКНУЛИ КНЯЗЯ АЛЕКСАНДРА!

 

После прочтения литературы, посвящённой подвигам «Благоверного князя Александра Невского», мы обижаемся на жадных и непатриотичных бояр и купцов Новгорода. Мол, едва он со своей дружиной отбивал натиск пришельцев из Скандинавии или от Ливонского ордена, как вече изгоняло его вон.

Надо думать, что такие командировки со своей дружиной по вызову вече князь совершал не только из лирической любви к военному искусству. Ему и дружине за них хорошо платили. Но понимали, что оплачивать можно только конкретную работу. А стоит профессиональным воякам позволить остаться в городе, как без войны они быстро начнут заниматься тем, что в 90-е годы ХХ века в России называлось «рэкетом».

Ландмейстер Тевтонского ордена набрал пехоту из ополченцев с территории будущей Дании. Имел в распоряжении тяжёлых всадников из профессиональных воинов — рыцарей. Командовал своим войском сам.

Новгородцы без хлопот мобилизовали ополчение из рыбаков-охотников, ремесленников и пахарей, торговцев и лесорубов. Благо в марте хозяйственных работ немного. А вот откуда взять профессиональных вояк? И главное — среди бояр и купцов не было талантливых и удачливых полководцев.

И пришлось звать Александра Ярославовича — мол, бил скандинавов, побей нам и ливонцев. Если честно, — поехали его нанимать. До сих пор неизвестно, сколько новгородской казне стоила победа Александра Невского на Чудском озере… Такой вопрос ранее никем даже не задавался.

Но исторический факт налицо — ЧВК — дружина князя, усиленная местными добровольцами, свою работу сделала качественно и в срок. Наезд со стороны обманутых «псов-рыцарей» на новгородских купцов был отбит. Ничего личного Александр Невский к тевтонам не имел — просто такой бизнес. И не у него одного. В те времена нанимать дружины с князьями для войны было житейским делом.

 

 

 

КАК ИЗ «ХОЗЯИНА ЧВК» СДЕЛАЛИ СВЯТОГО

 

Почти около четырех веков о национальном подвиге светлого князя Александра Невского на Чудском озере никто не вспоминал. Даже когда в начале XVII века рати царя Московского Михаила Романова освобождали от шведов Великий Новгород и Псков, облик князя был не нужен.

Но вот Петру I понадобилось «историческое обоснование» для изгнания шведов с берегов Невы. И тогда пропаганда подхватила исторический пример его победы над подданными шведской короны. Раку с мощами князя, причисленного к лику святых, торжественно перевезли в собор Александро-Невской Лавры. Хотя холопов скандинавского ярла от солдат короля Карла XII отделяло почти 500 лет и обобщала их только территория рождения.

Накануне войны СССР с III Рейхом Сталин сделал заказ режиссёру Сергею Эйзенштейну на создание фильма об исконном антагонизме между русскими и немцами. Хотя рыцари ландмейстера Ливонского ордена даже территориально не были связаны с солдатами вермахта.

Ну и что? Фильм получился патриотический, красивый. Благоверный князь Александр Невский — героический образ для нынешних и будущих поколений. А про книжку исследователя истории Ганзейского союза все забыли.

Александр Смирнов

БЕГУЩАЯ СТРОКА: Единственным документом, подтверждающим число потерь среди рыцарей Ордена в сражении, являются ливонские хроники. Павших рыцарей указано 20, взятых в плен 6. Нет данных о потерях среди простолюдинов.

 Благодаря повести «Золотой телёнок» и экранизации этого литературного произведения кинематографом, командир восставшего черноморского крейсера «Очаков» лейтенант Пётр Шмидт стал самым известным героем революции 1905 года в памяти потомков.

В марте этого года исполнилось 115 лет со дня его расстрела, случившегося 6 (18) марта 1906 года на острове Березань. Но до сих пор историки спорят — кем же был этот человек?

Для верноподданных Российской империи и офицерского корпуса царского флота лейтенант Пётр Шмидт являлся исключительно преступником, изменившим данной им присяге царю и Отечеству.

После свержения самодержавия и до распада СССР — лейтенант Пётр Шмидт был безусловным героем революции. В Ленинграде даже набережную Невы назвали его именем…

После 1991 года стали считать, что Пётр Петрович Шмидт не был ни политическим преступников, ни героем… А человеком, страдающим неизлечимым психическим заболеванием.

Ну, сумасшедший — что с него возьмёшь?

 

АРХИВНОЕ  ОПРОВЕРЖЕНИЕ

 

Чтобы объявить человека психически больным — героя или преступника, — необходимо официальное заключение медиков-психиатров. Ни один из историков-журналистов современности, заявлявших о психическом заболевании лейтенанта Шмидта, не представил такого заключения. А оно сохранилось в фондах РГА ВМФ и доступно для исследователей.

Фонд 417, опись 4:

«Медицинское заключение от 5.02.1906 г. № 91, сделанное на основании приказа медицинского инспектора Севастопольского военного порта» и «Медицинское заключение № 480 о состоянии здоровья лейтенанта П. П. Шмидта, списанного с военного транспорта «Иртыш» Тихоокеанской эскадры» (той самой, что под флагом вице-адмирала Зиновия Рожественского шла к Цусимскому проливу. — А. С.) от 12.06.1905 года.

Надо добавить, что в процессе судебного заседания по «делу» лейтенанта П. П. Шмидта были затребованы все документы о его ранней службе в ВМФ. Вот там есть маленькая фактическая зацепка — к теме психического заболевания. Защитники мятежного офицера, в надежде сохранить ему жизнь, настаивали на проведении психиатрической экспертизы подсудимого. Дескать, если он псих, то его не расстреливать надо, а лечить. И в их требованиях тогда была логика.

Используя этот факт из истории судебного «дела» и объявляется о психической болезни мятежного лейтенанта на рубеже ХХ — XXI веков.

Но что выявили военные медики в начале ХХ века?

Во-первых, никаких психических отклонений ни в 1905-м, ни ранее в жизни Петра Шмидта никогда врачи не отмечали. Ни при прохождении медицинской комиссии при поступлении в Морской корпус, ни при увольнении его с флота в запас.

Да, его отец был морским офицером — героем обороны Севастополя, а родной дядя — адмирал и «свой» человек в Адмиралтействе. Но и тогда и сейчас даже «родная лапа» в среде начальства не спасала человека с нарушенной психикой от запрета на службу в ВМФ.

Но что же выявили врачи? Читаем текст медицинского освидетельствования подсудимого офицера:

«Лейтенант П. П. Шмидт, 38 лет от роду. Высокого роста 180 см, с атрофированным подкожным жировым слоем (то есть командир революционного крейсера был высоким и болезненно худым. — А. С.).

В области правой почки обнаружен глубокий рубец — итог ряда операций по удалению камней из почек и мочеточников. Область правой почки болезненна на ощупь и при механическом давлении. С 16 лет П. П. Шмидт страдал болезнью почек, итогом которой были регулярные жестокие припадки почечных колик, длившиеся по 2–3 суток.

В 1900 году в военно-морском госпитале японского города Нагасаки П. П. Шмидту была проведена операция по удалению камней из почек и мочеточников. В начале 1905 года при нахождении транспорта «Иртыш» на стоянке в Либаве у лейтенанта Шмидта случился очередной приступ почечных колик: резко повысилась температура тела до 39 градусов, сильный озноб, изнуряла сильная рвота. Пришлось для успокоения болей корабельному врачу транспорта «Иртыш» употребить дозу морфия (в те времена этот наркотик был единственным обезболивающим средством. — А. С.)».

Строго говоря, Петра Шмидта должны были уволить с флота ещё в 1900 году. Авторы легенды о его психической болезни где-то прочитали, что в японском порту Нагасаки он был помещён с корабля в госпиталь по причине припадка. Но не дочитали, что почечных колик. А уж психический припадок додумали сами.

Началась война с Японией: лейтенант запаса Пётр Шмидт имел все основания не идти служить на флот. Но пошёл. Как кадровый офицер флота, потомственный дворянин и патриот. Возможно, для этого и задействовал связи дяди-адмирала, чтобы тот помог отмахнуться от запрета военно-врачебной комиссии.

Поскольку он почти пять лет не служил в строю, призванного из запаса по мобилизации Петра Шмидта зачислили не на боевой крейсер или броненосец, а на судно обеспечения. Он надеялся, что пронесёт, что почки не подведут! Не пронесло. Климата холодной и сырой Балтики здоровье не выдержало. Естественно, что с транспорта «Иртыш» лейтенанта-почечника списали. И корабль пошёл к Цусиме без него.

Но даже будь офицер верным монархистом до мозга костей, если он сутками корчится от боли с высокой температурой и нести вахту не может физически, толку от него на корабле нет.

А как лейтенант П. П. Шмидт оказался в составе Черноморского флота к лету 1905 года? После перенесённого им приступа в Либаве его опять должны были уволить даже не в запас. А в отставку. И навсегда! Но из-за патриотических побуждений лейтенант просит оставить его на флоте до конца войны, пусть на тыловом.

Ведь согласно тому же медицинскому заключению:

«Лейтенант Шмидт страдает приступами колик в холодном, сыром климате Севера. Ходатайствовал о своём переводе в состав Черноморского флота».

Медицинское свидетельство, подписанное уже после того как лейтенант Шмидт стал подсудимым, добавило:

«О состоянии здоровья лейтенанта 9-го флотского экипажа П. П. Шмидта, списанного по болезни с транспорта «Иртыш» Балтийского флота, находящегося проездом в Севастополе. Его прошение о прикомандировании его к экипажу Черноморской минной дивизии было удовлетворено».

Тёплый климат черноморского побережья позволит прослужить до конца войны? И приступов почечных колик уже не случится? Надеялся, что будет так.

И всё же были ли у героя революции Петра Шмидта проблемы с психиатрией? К сожалению, для многих современных исследователей — нет. С точки зрения психиатров он был абсолютно здоров. Правда, врачи-почечники согласятся, что человек, истязаемый приступами, а колики могут идти «волнами» сутками, не совсем адекватен. А хронические болезни почек способствуют нарушению функций организма. Но не более того.

Кстати, в канун своего ухода на крейсер «Очаков» по призыву мятежного экипажа матросов лейтенант Пётр Шмидт ощущал приближение припадка почечных колик. На дворе был уже ноябрь, пусть и в Крыму, но лучше бы Петру Петровичу было переждать дома. Ведь самочувствие его уже ухудшалось…

Вот отрывок из текста первого протокола допроса арестованного лейтенанта П. П. Шмидта и его 12-летнего сына — ученика реального училища Евгения Шмидта (хранится в фондах РГА ВМФ). Допрос был снят 11 ноября 1905 года в 12 часов дня в Севастопольской крепости, по приказу военного коменданта Севастополя военным дознавателем штабс-капитаном П. Фёдоровым. По «горячим следам» событий. И записывал не жандарм, не судебный следователь, а рядовой армейский офицер.

«Вечером отцу стало хуже, — рассказал мальчик. — Я приготовил ему на правый бок горячий компресс, он лёг. Когда пришла депутация матросов с “Очакова”, он, превозмогая боль, встал, оделся. Настойчиво указал мне собраться, какие вещи взять с собой и куда мне ехать. Дал адрес дяди и денег на дорогу (дядя — родной брат мятежника, капитан 2 ранга Владимир Шмидт). Когда отец уходил на “Очаков”, я видел, что он испытывает сильную боль».

Спустя 115 лет трудно с уверенностью считать: обязательным ли было условием для созыва Учредительного собрания возглавлять мятеж матросов на крейсере Черноморского флота?

Подписывать скандальные телеграммы в адрес императора и объявлять себя командующим Черноморским флотом?

Жертвовать жизнями матросов как крейсера «Очаков», так и других кораблей?

Была ли за Петром Шмидтом историческая правота?

Ответов на эти вопросы много, и у каждого свой. Одно бесспорно. Лейтенант Пётр Шмидт был человеком огромного личного мужества. И психически совершенно здоровым. Во всяком случае, об этом свидетельствуют подлинные архивные документы. А не фантазии потомков.

Александр Смирнов

БЕГУЩАЯ СТРОКА: В 1920 году черноморский крейсер «Очаков» служил белогвардейцам и носил название «Генерал Корнилов». В ноябре 1920 года старпомом на нём покидал Крым Владимир Шмидт. Старший брат лейтенанта Шмидта.

В апреле 2019 года исполнилось 115 лет со дня гибели адмирала Степана Макарова, на броненосце «Петропавловск». Казалось бы, подробности трагедии у Порт-Артура давно известны. Но вот на традиционных «Макаровских чтениях», состоявшихся в мае в Морской академии им. адмирала С. О. Макарова, обсуждались новые версии причин гибели флотоводца. И одна из них хоть и внезапна, но вполне реалистична.

 ОТВЛЕКАЮЩАЯ МИННАЯ ПОСТАНОВКА

Принято считать, что броненосец «Петропавловск» с командующим флотом на борту погиб в результате подрыва на мине заграждения, которое выставили минные крейсера японцев в ночь на 30 марта 1904 года. Но соседний броненосец «Победа» так же подорвался на японской мине, и корабельный боезапас на нём почему-то не сдетонировал.

Между тем на необычную для того времени силу взрыва флагманского корабля указывали флотские минёры ещё в апреле 1904 года. Более того, после трагедии русские корабли «прочесали» всю акваторию и выловили всего 2 японские мины.

Если на одной подорвалась «Победа», на другой «Петропавловск», то… всего 4 мины — не маловато ли для минного заграждения? Не исключено, что японские минные крейсера имитировали или, ещё вероятнее, прикрывали установкой мин иную операцию.

 

ПОДЛОДКИ ВМС США

12 октября 1900 года ВМС США приняли на вооружение первую подлодку конструкции Холланда. Осенью 1903 года банки США выделили Японии кредит в 600 млн долларов (астрономическая сумма по меркам начала ХХ века!) для войны с Россией.

В рамках этого кредита уже в январе 1904 года японцы выкупили у американцев сначала 5 подлодок типа «Адлер», с одним гребным винтом и с одним торпедным аппаратом с торпедой системы Уайтхеда. Подлодки имели водоизмещение 103/124 тонны, были оснащены бензиновым двигателем. Чуть позже две подобные субмарины построили уже в самой Японии, ещё две японцы заказали английской фирме «Виккерс».

Словом, к марту 1904 года боевые подлодки перестали быть загадочным «Наутилусом» из фантастического романа писателя Ж. Верна и у врагов адмирала Макарова были в наличии. А дальше произошло следующее…

Японская агентура в самом Порт-Артуре практически не имела противодействия со стороны русской контрразведки. Японцы не только располагали точными данными о времени выхода эскадры и её приблизительном курсе.

Незадолго до падения Порт-Артура, 11 декабря 1904 года, жандармы арестовали в доме терпимости офицера штаба эскадры лейтенанта Леонида Вахтина, который жил «гражданским браком» с владелицей борделя, гражданкой США Жаннетой Чарльз.

В портфеле, обнаруженном при блудливом офицере, нашли копии многих секретных оперативных документов штаба эскадры. Сам лейтенант при аресте пытался застрелиться. Если даму можно считать агентом-информатором американских спецслужб, то всё становится на свои места.

А уже японцы сами вполне могли организовать тайную базу, скрытое пристанище для одной небольшой субмарины у побережья Порт-Артура. Минные крейсера ночью имитировали минную постановку, пока от одного из них не отчалила субмарина и в подводном положении не дошла до тайной базы на побережье.

Броненосец «Петропавловск» взорвался, когда уже возвращался в базу. То есть, перед этим спокойно преодолев минное заграждение. Увидев выход флагманского корабля в море, командир субмарины покинул место засады и занял боевую позицию. Расчётливо выпустил торпеду и… в подводном положении вернулся к берегу. Подорвавшийся уже на мине броненосец «Победа» только прикрыл его атаку.

Правда, со всех русских кораблей комендоры ожесточённо стреляли по воде, метя в подлодку, которая якобы всем вдруг померещилась. Массовая галлюцинация поразила экипажи русской эскадры? Бывает. А когда шум улёгся, подлодка спокойно вышла в море, где её подобрал корабль-матка.

Что в этой операции невозможного для весны 1904 года?

 

ТОРПЕДЫ-МИРАЖИ ЦУСИМЫ

Итак, к марту 1904 года в строю ВМС Микадо было две субмарины, а к маю 1905 года уже 6 (американской, японской и британской постройки). И ко времени подхода эскадры адмирала Зиновия Рожественского несколько из них могли быть в подчинении адмирала Того.

Цусимское сражение традиционно считают схваткой корабельной артиллерии и — отчасти — надводных миноносцев. Но вот офицеры, спасшиеся с погибшего крейсера «Урал» и утопленного транспорта «Иртыш», в России вспоминали, как незадолго до гибели своих судов им удалось уклониться от следа торпеды… хотя в пределах видимости японских надводных миноносцев не наблюдали.

Потеря кораблей, японский плен — все эти стрессовые события вытеснили из памяти моряков сей загадочный эпизод.

Но не забудем, что американские подлодки типа «Адлер» имели только одну торпеду, следовательно, могли сделать лишь один выстрел.

 

КАПИТАН НЕМО ИЗ США

Итак, если броненосец «Петропавловск» утопила подлодка, сделанная в США, и американские субмарины атаковали русские крейсера в Цусимском проливе, то… почему японские флотоводцы не гордились своими победами?

А если это были не японские экипажи? Технари страны Восходящего солнца, конечно, быстро обучаемы, но не настолько, чтобы за полтора года освоить тонкости подводного плавания.

Тогда получается, что «капитаны Немо» из США, на ту войну нейтральной державы, тайно сражались на стороне Микадо — в нарушение международного права. Американские банкиры вложили в победу Японии более полумиллиарда долларов, что им какое-то «международное право»!

А офицеры ВМС и тогда хорошо помнили, что такое государственная и военная тайна.

Александр Смирнов